стороны в сторону нежными розовыми ноздрями. - Вы не имеете права, я все
равно скажу! - И, подняв пятерню, загундосил, как будто из бочки: - На
золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник,
портной... Кто ты будешь такой?
Анпилогов, кладя ногу на ногу. - Не надо дискутировать, он на это и
рассчитывает.
шел - тусклый. Серые прозрачные перья роились в воздухе. Аудитория
жужжала, как гигантский улей. Созоев, продолжая бормотать, снял очки и
втянул голову под черепаший панцирь. Оцепенел - на годы. Мамакан
величественно спал, булькая и вздувая мыльные пузыри на губах. Рогощук,
неведомым образом очутившийся внизу, будто ветряк, мельтешил руками,
выкрикивая: - Раз, два, три, четыре, пять! Вышел зайчик погулять! Вдруг
охотник выбегает! Прямо в зайчика стреляет! Пиф! Паф! Ой-ей-ей! Умирает
зайчик мой!.. - А вот это ты видел? - спокойно отвечал ему Бубаев, поднося
к самому носу здоровенную красную фигу. В свою очередь задирал обе
лопатообразных руки, беззастенчиво дирижируя: - Жили у бабуси два веселых
гуся! - И весь крысятник, как по команде, подхватывал: - Ай люди, ай люли!
Два веселых гуся!.. - Топали ногами в пол, барабанили по скамьям ладонями.
Зинаида, отчаянно скрежеща, вращала ручку списанного арифмометра. Фонтаном
пенились цифры. Бубаев-младший вместе с Хипетиным забрались на парту и
оглушительно свистели в два пальца, приседая, по-видимому, от натуги. Как
упившиеся соловьи-разбойники. Крамм, из гадючника, не выдержав их наглого
торжества, разорвал зубами реферативный журнал, очень быстро скатал
увесистый ком бумаги и запустил им в Хипетина - точно по лбу: - Схлопотал,
крыса белая?!. - В ответ Хипетин плюнул, и у Зинаиды потекла тушь на
ресницах. Девицы из ее лаборатории пронзительно завизжали и Хипетин в
мгновение ока оказался погребенным под острыми топочущими каблуками -
взлетели манжеты, пуговицы, белые клочья халата. Злобный Ковырнос, тоже
принадлежавший к гадючнику, ухватил Молочкова за галстук и, дергая, начал
колотить его носом о парту, зверски приговаривая: - Сдохнешь - не прощу!
Сдохнешь - не прощу!.. - Умира-а-аю!.. - блеял гибнущий Молочков. -
Заступи-и-итесь, члены ме-е-естного комите-е-ета!.. - Коричневая доска,
как стена судьбы, нависала над кафедрой. Странные нечеловеческие знаки
были начертаны на ней. Элеонора, обжигаясь, стирала их кончиком лисьего
хвоста, но они загорались вновь - зелеными неоновыми трубками. - Наша
взяла!.. - завопил Рогощук и, подпрыгнув к квадратному подбородку Бубаева,
вцепился ему в бакенбарды. Тогда Бубаев без долгих размышлений дюбнул его
кулаком по уху и Рогощук, не выпуская бороды, описал круг в воздухе, задев
подметками Мамакана.
чмоканьем разлепил веки. - Тэкс! - Не торопясь принял у Элеоноры тяжелый
том в дерматиновом вытертом переплете, немного подумал, - Тэкс! - и
шандарахнул им Бубаева прямо по черепу.
остатках разума, просипел выключенный Бубаев. Покачался и шмякнулся, как
бревно. Ботинки у него слетели, а сквозь драные носки засветились
мозолистые тупые пятки.
себя локтями. Но пятьсот страниц "Правил и комментариев" уже всей массой
обрушились на него, и змеиная голова провалилась в плечи, оставив между
ними идеально ровную пустую площадку.
том наготове. - А еще кто будет выскакивать, башку проломлю!
потащили его наверх. Очумевший истерзанный Хипетин собрал ботинки. И еще
двое, теперь уже из гадючника, понесли обезглавленного Рогощука, который
провисал между ними, будто гибкий резиновый шланг.
стервенея, сказал Анпилогов. Громко скрипя суставами, сильно кренясь
вперед, прошагал на кафедру, отодвинул вновь задремавшего Мамакана.
Игнациус с испугом увидел, что он весь - деревянный, занозистый, с
кольцевыми разводами сучков на щеках. А вместо волос - темная картофельная
ботва.
отчеканивая каждую букву, произнес Анпилогов, - сводится к ряду
экстремальных задач на условный минимакс. Согласно Позднышеву и Браве,
наилучшей конформной проекцией сознания для данной области знания является
та, крайняя изокола которой совпадает с контуром очерченного сознания. -
Помолчал и строго посмотрел в аудиторию. Там ошарашенно притихли. - Верно?
- спросил он. - Верно, - вразнобой ответили из рядов. - Но тогда, как
следствие, сознание наименее отклоняется от нуля при максимальной кривизне
воображения, - сухо заключил Анпилогов. Опять помолчал и отрывисто, резко
кивнул. - Благодарю за внимание.
Просто некоторые вещи нужно говорить прямо и грубо - как они есть - иначе
о них будут забывать.
потрескавшиеся глаза.
заталкивал в ухо пузырящийся дружеский шепот:
кто из вас прав, Валентина, конечно, тоже не подарок, но ведь глупо
бросать налаженную семью, потому что потом придется буравить все сначала:
квартира, дети, - если возникает что-то на стороне, то совсем
необязательно информировать об этом жену, наоборот, - жизнь становится
гораздо приятнее, Эмма не спрашивает меня, куда я иду, а я не спрашиваю
ее, мой тебе совет: наплюй, Валентина - хорошая баба, осточертело в КБ,
бегает по выставкам, свихнулась на испанцах - ладно, пусть водит группы,
бывают сдвиги похуже, конечно - дура, но зачем ломать навсегда? - немного
внимания, подарок к празднику, и она тебя обожает, главное - никаких
забот, ты улавливаешь мою мысль, Александр?
внезапной паузой, он выпрямился. Почему-то все смотрели на него. Тишина в
аудитории стояла жуткая, как в подземелье.
трем ступенькам. Намокающий воздух загустел от злобы и неприязни. Тем не
менее, он почти не волновался. Волноваться ему было незачем.
гарбонов с точечными марками при делении цикариоля, - сказал он.
неизменном черном свитере, растянутый ворот которого открывал ключицы, и в
выцветших джинсах. Он нисколько не изменился. - Здравствуй, Федор, -
сказал Игнациус, - у меня сегодня - предзащита, говорили, что ты умер, а
ты нисколько не изменился. - Здравствуй, Саша, - ответил ему Грун, - не
переживай насчет моих данных, мне теперь уже все равно, я давно об этих
данных забыл. - Почему ты ушел из института, мы очень волновались? -
спросил Игнациус. - Со мной произошла странная история, - ответил Грун, -
я потерял себя, вся жизнь переломилась, вероятно, я должен был отсюда
уйти. - Со мной тоже произошла странная история, - сказал Игнациус, -
сегодня я вдруг опоздал на заседание кафедры, я пришел вовремя и вдруг
выяснилось, что я - опоздал. - Ты живешь в двух временных измерениях, -
сказал Грун, - они сталкиваются и порождают хаос, от которого меркнут
звезды. - Два времени? - спросил Игнациус. - Два времени, - подтвердил
Грун. - И еще вокруг меня какое-то черное безумие, - сказал Игнациус, -
все говорят и поступают так, словно они сошли с ума. - Это - Ойкумена, -
не сразу ответил Грун. - Ойкумена? - Я тебе не мешаю, Саша, ты ведь должен
читать доклад? - Нет, - объяснил Игнациус, - я выучил доклад наизусть, я
повторил его пятьдесят раз и могу говорить механически. - Это - Ойкумена,
- опять сказал Грун, - по невидимым порам она бесшумно просачивается в мир
и обволакивает тебя, засасывая в глухую полнощную топь, ты уже частично
принадлежишь ей. - Что же делать? - запинаясь спросил Игнациус. - Отдать