Тоже, выдумали какую-то дурацкую конспирацию. Впрочем, ничего изменить
было нельзя. Куриц находился в розыске. За ним охотились. Наконец,
положенное число секунд истекло, и все тот же вялый неприязненный голос
сказал, что теперь я могу продиктовать свое сообщение. Я попробовал
заикнуться, что сегодня - никак, что мне нужен именно Куриц, и что
выглядит это довольно странно, и что мне обещали его в прошлый раз. Но все
нудные просьбы мои были проигнорированы:
его, чтобы текст, снятый с голоса, можно было проверить.
оказывается, достать так называемый "Красный план" (то есть, план
санитарных мероприятий на этот месяц), и что нужно установить количество
постов, охраняющих горисполком - их сменяемость, график (прерогатива
отдела безопасности), и подумать о том, как бы можно было заблокировать
пульт, и достать запасные ключи от черного хода, и проверить, нельзя ли из
внешних подвалов попасть во внутренний двор.
буду работать вслепую. Что вы там готовите: заговор, переворот? И в конце
концов, я хочу переговорить непосредственно с Курицом. Возникает такое
ощущение, что вы прячете его от меня...
Контакт - через пару дней. И учтите: мы вас вторично предупреждаем.
трубке.
чуть не ударил по ни в чем неповинному автомату. В горле пухла тупая и
горькая сила слез. За кого они в самом деле меня принимают? С Леней
Курицом я не могу связаться уже который день. Было очень похоже, что нас с
ним действительно - мягко и аккуратно _р_а_з_в_о_д_я_т_. Разумеется, если
Куриц по-прежнему жив и здоров. Потому что случиться за эти дни могло -
все, что угодно. В том числе и нелепая, быстрая, якобы случайная смерть. А
меня они все-таки считают - марионеткой. Как я понял, готовится нападение
на горисполком. И они полагают, что я, как дурак, окунусь в эту кашу...
почувствовав на затылке дыхание. Сердце, яростно прыгнув, едва не
выскочило из груди. Но я тут же, с большим облегчением догадался, что это
- не оживший полковник. Я увидел измятый и грязный, но все же добротный
костюм, и рубашку, выглядывающую из-под разрезов жилета, и жгутом
перекрученный галстук, и клинышек бороды.
так внезапно, ведь я ж вас неоднократно просил. Ну - пустите, я вылезу,
мне пора на работу...
принесу - обязательно...
внутри автомата я был - словно пойманный в клетку.
вдруг потерял ко мне всяческий интерес. Повернулся и проскользнул сквозь
изогнутую арматуру. И побрел по горячей безжизненной известковой земле.
не видел. Прямо над нами висел продолговатый фонарь, и сиреневый ртутный
безжалостный свет его, раздробившись в кустах, испещрял темноту
равномерными светлыми пятнами. Света вообще было слишком много. Очумелая
большая луна, словно вырезанная из яркого холода, поднялась над домами,
обдавая предательским блеском - пустынные улицы, горб моста. Этот блеск,
казалось, выедал любую тень - без остатка. Твердая земля перед нами
выглядела серебряной. - Мы здесь, как на ладони, - сказала Маргарита. -
Нас, наверное, видно метров за сто. - Сегодня она была на удивление
спокойна, деловита и собранна, как будто готовилась заранее. Одета она
была в джинсы и в тонкий зеленый бадлон. Судя по всему, она просто не
ложилась сегодня. - Надо уходить отсюда, - сказала она. - Уходить, уходить
немедленно. - Она была права. Я ощупал ладонями землю вокруг себя и, найдя
увесистый гладкий камень, осторожно прицелившись, запустил его в сторону
фонаря. Камень тут же исчез, как в стоячем болоте. Без последствий.
Видимо, я промахнулся. Но двумя секундами позже окривелый расширенный глаз
фонаря вдруг, как взорванный, разлетелся на тысячи стеклянных осколков.
Мелкой дробью хлестнули они по кустам. Вероятно, кто-то оказался более
удачлив, чем я. Маргарита вскрикнула. - Тише, тише, - сказал я одними
губами. Разумеется, она была права. Но теперь, когда света было
значительно меньше и когда окружающий мир вдруг надвинулся из темноты,
стало ясно, что уходить нам особенно некуда. Сквер был узкий, прореженный,
едва прикрытый деревьями. Ограничивая его, через улицу, тянулись
приземистые Торговые Ряды - полукруги толстенных арок и вымороченные
пространства под ними, там горела гирлянда включенных и, видимо, забытых
ламп, и в их синем закрашенном слабом складском освещении я не видел, а
скорее угадывал обостренным чутьем, как сшибаются, прыгая, быстрые
уродливые фигуры. Доносились надсадные возгласы и металлический лязг. И
отчетливый мерзостный стон умирающего человека. Кажется, там шла драка -
на шпагах и на мечах. Я, во всяком случае, не хотел бы туда соваться. Но
не лучше обстояло дело и с другой стороны. Нет, с другой стороны обстояло
нисколько не лучше. Потому что с другой стороны отверзался, как рана,
глубокий Канал. Я его не видел, но мне почему-то казалось, что вода в нем
- густая, горячая, черная, как смола. Собственно, уже не вода, а липкая
сукровица, заменяющая собою настоящую кровь. Но дело было даже не в этом.
Дело было в том, что на дальнем его берегу безобразно скрипели разлапистые
деревья, просто душу выматывал этот скрип, - возвышалась суставчатая
странная колокольня, сквозь корявые ветви сияли жестокие фонари, и там
тоже, сшибаясь, подпрыгивали уродливые фигуры. Вероятно, "мумии"
образовали праздничный хоровод. И поэтому мне туда тоже - не сильно
хотелось. Таким образом, оставалась свободной лишь одна сторона. Сторона,
выводящая нас прямо к дому. В прошлый раз мы по ней вполне благополучно
ушли. И сейчас она выглядела вполне привлекательно: наклонялись к
булыжнику грузные широколиственные тополя, белизной проступали литые
трамвайные рельсы, чуть подрагивали над ними скользкие провода. Совершенно
обыденная привычная успокаивающая картина. Ничего подозрительного. Но идти
в эту сторону я почему-то не мог. И я даже не пробовал разобраться, что
именно мне мешает. Я не мог, не хотел, это хлынуло, как болезнь. Я лишь
высунулся из кустов, и меня тут же обдало корежащей дрожью. Вдруг заныл,
заскворчал, завибрировал каждый нерв. Маргарита, вцепившись в рукав,
умоляла: Не надо... Не надо... - Вероятно, она испугалась еще сильнее
меня. Впрочем, я уже и сам догадывался, что - не надо. Ведь оттуда, из
этой успокоенности и тишины, убаюканной, казалось, дремотой беззвездного
неба, очень редко, но явственно докатывалось глухое: Хруммм!.. Хруммм!.. -
это, видимо, лапы Зверя крошили камень. Покрываясь испариной, я нырнул
обратно в кусты. И еще раз умылся отчаянным жарким страхом.
пульсируя, он протекал через окна. Стекла в них почему-то отсутствовали.
Везде. Надувались прозрачные тюлевые занавески. Небосвод был - провалом за
пепельностью домов. А антенны на крышах торчали, как жесткие веники.
Раздавалось тяжелое мерное близящееся - Хруммм!.. Хруммм!.. - Я стоял,
словно перст, посередине комнаты. Одеяло скрутилось, подушка была на полу.
Я не помнил, когда я успел подняться. Но я твердо и ясно помнил, что мне
необходимо - бежать. Смертью веяло от этого скарлатинозного света. Смертью
веяло от паркета, от люстры, от стен. И от тикающей испорченным краном
обшарпанной раковины. Почему-то сегодня из крана немного сочилась вода.
Было жарко и душно: крысы уходили из города. Собирались в подвалах,
ощерившись щеточками усов. Лезли в комья и, стиснувшись, выползали на
улицы. А над ними пульсировала тусклая желтизна, будто жиром измазав
колонны, ряды и отряды - с трехголовыми голыми чудищами во главе. Все это
происходило совершенно бесшумно. Потому что бесшумно - когда вытекает
душа: отойдя, истончась, растворяясь в болотных окрестностях. Было - Тьма,
Остывание, Камень, Великий Исход. Я не видел, но чувствовал в улицах
грозное шевеление, потому что в квартире пульсировал тот же немеркнущий
свет. И все было - последнее, страшное, желтое, как при болезни. Будто
снулая рыба, лежала жена на тахте. Рот ее был открыт, а пальцы сплетались
на горле. Вероятно, она, как ни в чем не бывало, спала. Или, может быть,
умерла, но я не догадывался об этом. Я нагнулся над ней и попытался ее
разбудить. Но ладони мои проходили сквозь тело, не встречая сопротивления.
И опять выплывали в скарлатиозную желтизну. Я был - призрак. А призраки
нереальны. И ладони их вечно и безнадежно пусты. - Хруммм!.. Хруммм!..
Хруммм!.. - тяжело раздавалось над городом. А жена вдруг спокойно сказала:
Не трогай меня... Уходи! Уходи! Все равно нам придется расстаться...
Посмотри на себя: ты - почти уже не человек... Я боюсь тебя... - губы ее
не двигались. И глаза были плотно прикрыты скорлупками век. Я был призрак,
и кровь моя медленно остывала. Вдруг приблизилась смежная комната и -
Близнецы. Оба - спали, и - тихо, и - даже немного причмокивали. Мои руки
опять, без труда, проходили сквозь них. Я кричал, но не слышал своего
охрипшего голоса. Только старший Близнец, словно бодрствуя, громко и
внятно сказал: Папа, слушай, ты нам всем ужасно мешаешь. Мы тебя очень
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Орлов Алекс
Муркок Майкл
Шилова Юлия