заранее, что вся истина не стоит такой цены". Вот сказал так сказал! На
сто лет вперед сказал! А может, и на двести? Ведь слова-то никогда и
ничего не решали... - он захлопнул книгу и вдруг попросил: - Кушать хочу!
Кушинькать!..
табуретку, уплетал ложкой яичницу из сковородки и продолжал уговаривать
Малянова:
последний... Главное, было бы из-за чего спорить! Я ведь посмотрел, что
там у тебя, - закорючки какие-то, циферки, ну кому это надо, сам посуди!
Кому от них легче станет, чья слеза высохнет, чья улыбка расцветет?..
Малянов. Он основательно хватил из фигурной бутылки с ликером, и
настроение его теперь менялось в очень широком диапазоне. - Во-первых,
глупости, что это никому не надо. Тогда и Галилеевы упражнения с
маятниками, они тоже никому были не нужны? Или там про вращение Земли -
кому какое дело, вертится она или не вертится? Да и не в этом же дело! Не
могу! Не могу я это бросить, паря! Это же моя жизнь, без этого я ничто...
Ну откажусь я, ну забуду - и чем же я тогда стану заниматься? Жить для
чего? И вообще - что делать? Марки собирать? Подчиненных на ковре
распекать? Ты способен понять, какая это тоска, вундеркинд ты с лямочкамн?
И потом - никакая сволочь не имеет права вмешиваться в мою работу!..
себя Джордано Бруно? Не тебе же гореть на костре - мне! Как ты после этого
жить будешь со своими макроскопическими неустойчивостями? Ты об этом
подумал? Без работы он, видите ля, жить не сможет...
кто они такие...
раскрыл том Достоевского и прочитал с выражением: - "Скажи мне сам прямо,
я зову тебя - отвечай: представь, что это ты сам возводишь здание судьбы
человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и
покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего
лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка...
м-м-м... и на его слезках основать это здание, согласился ли бы ты быть
архитектором на этих условиях..." А? Согласился бы?
но смысловые ударения ставил правильно. Он понимал все, что читает. И
когда мальчик кончил, Малянов замотал щеками, словно силясь прийти в себя,
и пробормотал:
нет?
созданьица мрут, как подопытные мухи, как дрозофилы какие-нибудь, а вокруг
все твердят: нет! ни в коем случае! лети - цветы жизни!.. - он вдруг
широко зевнул. - Спатиньки хочу. А ты думай. И не будь равнодушным ослом.
Я ведь знаю, ты детей любишь. А начнешь себя убеждать да накачивать: дело
прежде всего! потомки нас не простят!.. Ты же понимаешь, что ты не
Галилей. В историю тебя все равно не включат. Ты - человек средненький.
Просто повезло тебе с этими полостями устойчивости - додумался раньше
прочих... Но ведь ты человек вполне честный? Зачем тебе совесть-то марать,
ради чего?.. - он снова зевнул. - Ой, спатиньки хочу. Спатки!
голову на грудь. Глаза у него тут же закрылись, а рот приоткрылся. Он уже
спал.
деле любил детишек и ужасно скучал по сыну. Потом все-таки поднялся,
осторожно уложил мальчика на тахту в кабинете, а сам взялся за телефон.
расскажет. Я иду! Не отпускай его. Жди.
антисейсмическому дому, окруженному зеленым палисадником, соскочил у
подъезда и принялся привычным движением заводить велосипед в щель между
стеной и роскошной белой "тридцать второй" "Волгой" (с белыми
"мишленовскими" шинами на магниевых литых дисках).
давешний лопоухий шофер, который возил только вчера Снегового. Выйдя, он
оглянулся по сторонам как бы небрежно, но небрежность эта была явно
показной. Шофер чувствовал себя не в своей тарелке к сильно вздрогнул,
даже как-то дернулся, словно собирался броситься наутек, когда из-за угла
вывернула и протарахтела мимо какая-то безобидная малолитражка. Малянова и
появление шофера, и поведение его несколько удивили, но ему было не до
того, и когда шофер, торопливо усевшись в кабину своего газика, уехал,
Малянов тут же забыл о нем.
тяжело сопел, и лицо его стало тяжелым и мрачным. Лестница была пуста и
чиста - до блеска, до невозможности. Сверкали хромированные перила,
сверкали ряды металлических заклепок на обитых коричневой кожей дверях -
Вечеровский жил в каком-то образцово-показательном доме, где все было "по
классу "А".
классу "А". Изящная люстра мелкого хрусталя, строгая финская стенка,
блеклый вьетнамский ковер, несомненно, ручной работы, круглый подсвеченный
аквариум с величественно неподвижными скаляриями, ультрасовременная
Хай-фай-аппаратура, тугие пачки пластинок, блоки компакт-кассет... В углу
гостиной - черный журнальный столик, в центре его - деревянная чаша с
множеством курительных трубок самой разной величины и формы.
галстуком! дома!!!) помещался в глубоком ушастом кресле. В зубах - хорошо
уравновешенный "бриар", в руках - блюдечко и чашечка с дымящимся кофе. Все
дьявольски элегантно. Антикварный кофейник на лакированном подносе. И по
чашечке кофе (чашечки - тончайшего фарфора) - перед каждым из гостей.
совсем не роскошный маленький человечек, лысоватый, очкастенький, в
рубашечке-безрукавочке, в подтяжках, с брюшком. Бледные волосатые ручки
сложены и засунуты между колен. Все внимание направлено на Малянова.
этой невообразимой элегантности, - закончил свой рассказ словами:
понимаю, зачем и кому это нужно. Потому что на самом деле... на самом
деле! Ну что с меня взять? Ну кандидат, ну старший научный сотрудник... Ну
и что? Сто рублей на сберкнижке, восемьсот рублей долгу...
При атом задел ногой столик, чашечка его подпрыгнула в блюдце и
опрокинулась.
разливать кофе по чашечкам, а Глухов глубоко вздохнул и забормотал как бы
про себя:
пожалуешься, не обратишься... никто не поверит. Да и как тут поверить?
действительно тянет на Нобелевскую премию?
Нобелевский комитет? Классная работа. Экстра-класс. Люкс. Это я
гарантирую. Но мне же ее еще надо докончить! Они ведь мне ее докончить не
дают!..
сторона... Вы только вдумайтесь, друзья мои, представьте это себе
отчетливо... Дмитрий Алексеевич! Кофе какой - прелесть! Сигаретка, дымок
голубоватый, вечер за окном - прозрачность, зелень, небо... Аж, Дмитрий
Алексеевич, ну что вам эти макроскопические неустойчивости, все эти
диффузные газы, сингулярности... Неужели это настолько уж важно, что из-за
Афанасьев Роман
Никитин Юрий
Андреев Николай
Роллинс Джеймс
Березин Федор
Громыко Ольга