здесь". Или: "Входа нет. Выход". Или даже: "А вот и выход". Один разок из
чистого любопытства Андрей Т. приоткрыл дверь с надписью "Самый простой
выход из" и полюбовался спящим дедушкой, после чего закрыл дверь
поплотнее, вытер руку о штаны и пошел дальше, более не останавливаясь.
Впрочем, чем дальше он шел, тем чаще стали попадаться двери либо
заставленные штабелями пустых ящиков, либо просто забитые крест-накрест
досками. Возможно, это свидетельствовало о том, что противник уже
отказался от попыток остановить Андрея Т. путем запугивания, дезинформации
и подкупа. Если это так, то теперь Андрею предстоял открытый бой.
боев. Участия в случайных кампаниях после уроков в качестве сражателя или
сражаемого считать за опыт в нынешних обстоятельствах, очевидно, не
стоило. Правда, на первый взгляд он мог бы опереться, с одной стороны, на
боевой опыт дедушки-подполковника, а с другой - на обширный материал,
вычитанный в батальной литературе и высмотренный в кино. Однако, если
судить по дедушкиным рассказам, наука побеждать сводилась главным образом
к науке обеспечивать свои войска в достаточных количествах боепитанием и
пищевым довольствием, что опять-таки мало подходило к обстоятельствам. А
из литературы и кино Андрею, как на грех, ничего сейчас не вспоминалось,
кроме отчетливой, но довольно бесполезной фразы: "Наступать! Они уже
выдыхаются!"
следующее: приостановить стремительное продвижение, попытаться собрать
информацию о противнике, спокойно оценить обстановку и тогда уже
действовать в соответствии. И он стал охотно замедлять шаги и через минуту
остановился, прижимая локтем к боку навеки умолкшего Спиридона, и вдруг
увидел перед собой Генку.
когда они прощались после школы "до следующего года", - в распахнутой
настежь кожаной куртке, с голубой сумкой аэрофлота через плечо, со
снежинками в волосах на непокрытой голове, и решительно непохоже было, что
он терпит какое-то бедствие.
Генка. Вернее, не совсем Генка. Во-первых, настоящий Генка никогда не
говорил виновато, просто не умел. Во-вторых (и это показалось Андрею
главным), этот Генка просвечивал насквозь. Правда, не очень сильно, а так,
слегка. Читать сквозь него газету было бы, наверное, затруднительно, но
вот смотреть телевизор, например...
неловко называть себя напоминанием, если ты огромен, как танк, имеешь
толстые румяные щеки, густые и кудрявые (оч-чень попсовые!) Волосы до плеч
и пусть тщательно скрываемый, но вполне различимый прыщ на лбу. Но вот
чего нельзя было простить, так это бьющего в глаза намека, который был,
несомненно, заложен в столь лирическом имени.
интересно, это напоминание?
Генка-напоминание.
просил тебя мне что-нибудь напоминать?
напоминаниями?
Генка-напоминание, делаясь от неловкости еще прозрачнее. - Я только вижу,
что ты затормозил, а времени до полуночи осталось всего ничего, вот я и...
Без тебя, думаешь, не помнят? Я в напоминаниях не нуждаюсь! Я без
напоминаний сто лет обходился и еще сто лет обойдусь! Мне твои
напоминания...
Шмыгнул носом, и поправил Спиридона под мышкой. Покосился на темную
пропасть за ржавыми перилами. Еще раз шмыгнул носом. Покосился на то
место, где только что маячило напоминание. И, не давая себе больше ни
секунды на раздумья, ринулся вниз по гремящим железным ступенькам.
ссыпался по гудящим трапам, он проскальзывал под какими-то нависающими
фермами, он был ловок, стремителен, могуч, упруг, гибок и неудержим. Не
было ему преград ни в море, ни (тем более) на суше. Не были ему страшны ни
льды, ни (смешно сказать!) неведомые хозяева этого ржаво-железного
балагана. Даешь Генку! Была ясная цель, была стальная решимость этой цели
достигнуть, и он не нуждался ни в каких позорных напоминаниях. Жаль,
конечно, что нет в руках ракетного ружья, или штурмового автомата, или, на
худой конец, хотя бы боевого штатива, но ведь главное оружие - решиться!..
трапом, и странная, наводящая оторопь сцена открылась перед ним.
кастрюли с низкими, в лошадиный рост, железными стенками. На самой
середине кастрюли возвышался Генка Абрикос. Он стоял в знакомой до боли
позе, расставив ноги, заложив руки за спину и угрюмо набычившись, как
сотни раз стоял у доски, когда до такой степени не знал урока, что не мог
даже пользоваться подсказками. Но Андрей Т. лишь мельком оглядел его,
привычно отметив натренированным глазом и попорченную прическу, и подбитый
глаз, и ссадины на костяшках пальцев. Все это было, конечно, очень
интересно, однако по-настоящему внимание Андрея с первого же взгляда
целиком поглотила удивительная публика, вольно расположившаяся у стены в
левой части кастрюли на множестве кресел, стульев, диванов, кушеток и
прочих седалищ. В течение первых секунд невероятная пестрота красок и форм
в этой массе народа не давала Андрею сосредоточиться, и только постепенно
обрел он способность выделять из нее отдельные фигуры.
который вздымался у нее на спине двумя острыми горбами разной величины.
Физиономия у нее тоже была серая, нос загибался ястребиным клювом, правый
глаз горел кровавым огнем наподобие катафота, а на месте левого тускло
отсвечивал большой шарикоподшипник, подбородка же у нее не было вовсе -
торчали там, на месте подбородка, растопыренные желтые зубы. Словом, это
была такая старуха, что от нее надлежало бежать со всех ног немедленно,
стремительно и в бесконечность...
шашечку, распространившийся на четыре стула и половину тахты, целая гора
нездорового ноздреватого сала. Лицо его общими очертаниями и цветом, а
также выразительностью походило на небезызвестный первый блин, да вдобавок
и не просто первый, а самый первый из всех блинов. Впрочем, при всей своей
устрашающей наружности, толстяк этот был, наверное, не из опасных
противников, ибо все свои силы без остатка употреблял на то, чтобы не
расползтись и не расплыться по полу...
одежды. Он единственный из всей компании стоял, подпертый костылем спереди
и двумя костылями по бокам, а на нем висело расстегнутое пальто горохового
цвета, из-под которого виднелись: висящий до полу засаленный шелковый
шарф, свободно болтающиеся полосатые брюки и шерстяной полосатый свитер,
не содержащий внутри себя, как казалось, ничего, кроме некоторого
количества слегка спертого воздуха. Сдвинутая вперед и набок широкополая
шляпа скрывала почти все лицо его, так что видеть можно было только его
узкий, лаково поблескивающий подбородок и торчащую далеко вперед узкую,
лаково поблескивающую трубку...
забойный молодой человек с длинными прямыми волосами, с одутловатым
прыщавым лицом и с глазами столь красными, воспаленными, что они тут же
вызывали воспоминание об уэллсовском спящем, который проснулся. Помещался
он в массивном кожаном кресле, развалившись поперек на манер сыщика Пауля
Дрейка, покачивая ногой, перекинутой через подлокотник и облаченной в
задубеневший от грязи клеш сверхъестественной ширины, копая в носу и то и
дело поднося к свисавшей с губы сигарете роскошную зажигалку "Ронсон"...
лиловой майке, замшевых штанишках выше колен и кедах на босу ногу, с
бледной безволосой кожей, испещренной затейливой татуировкой, и с
колоссальной щетинистой челюстью, которая непрерывно и весьма энергично
двигалась, то ли перетирая попавшие в ротовую полость булыжники, то ли
умеряя зуд в воспаленных деснах. Глаз и лба у этого гражданина почти что
не было, во всяком случае, чтобы их заметить, зато у него были
колоссальные, под стать челюсти, вилоподобные длани, и ими он в
рассеянности сгибал и разгибал железный дворницкий лом...
они поразительно различались друг от друга формами и расцветками, словно
бы принадлежали к различным зоологическим семействам, и в то же время в
чем-то были схожи - наверное, в том, что самим обликом своим и повадками
Роллинс Джеймс
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Флинт Эрик
Соломатина Татьяна