Чтение 9–й страницы книги ~Тридцатая любовь Марины~

обедом они со старичком выпили бутылку портвейна и съели сковороду жареной
камбалы, показавшейся Марине жирной и невкусной .

-- Ты какая в классе по росту? -- спросил отец, яростно намыливая
мочалку.

-- В классе?

-- Да.

-- Пятая. У нас девочки есть выше.

Он засмеялся, обнажив свой веселый стальной зуб и, повернув ее, стал
натирать спину:

-- Выросла и не заметил как. Как гриб.

-- Подосиновик?

-- Подберезовик! -- громко захохотал отец и, отложив мочалку, принялся
водить по ее белой спине руками.

Пена с легким чмоканьем капала на решетку, сквозь дырки в фанере
пробивался знойный полуденный свет.

-- Вот. Спинка чистенькая. А то просолилась... вот так...

Его руки, легко скользящие в пене, добрались до Марин иных ягодиц:

-- Попка тоже просолилась... вот...

-- Попка тоже просолилась, -- повторила Марина, прижимая мокрые ладошки
к фанере и любуясь пятипалыми отпечатками.

Отец начал мылить ягодицы.

Он мыл ее впервые -- обычно это делала мать, быстрые и неумелые руки
которой никогда не были приятны Марине.

Грубые на вид отцовские ладони оказались совсем другими -- нежными,
мягкими, неторопливыми.

Марина оттопырила попку, печатая новый ряд ладошек.

-- Вот красулечка какая...

Она сильнее оттопырилась, выгнув спину.

Отцовская рука скользнула в промежность и Марина замерла, рассматривая
отпечатки.

-- Вот... и тут помыть надо...

Средний палец скользнул по гениталиям. Сильнее разведя ноги, она
присела, пропуская его:

-- Ой... как приятно, пап...

Отец тихо засмеялся и снова провел по гениталиям.

-- Ой... как хорошо... еще, пап...

Это было так же восхитительно, как лежать в набегающем прибое, всем
телом отдаваясь ласке упругих волн.

-- Еще, пап, еще...

Посмеиваясь, отец гладил ее промежность.

Марина разводила и сводила ноги. мокрые прилипшие к плечам волосы
подрагивали.

В неровной широкой щели виднелся край залитой солнцем пасеки и полоска
синего неба, пересеченного мутным следом реактивного самолета.

Внезапно сладостный прибой прервался:

-- Ну, хватит. Давай окатываться...

-- Пап, еще! Еще так поделай.

-- Хватит, хватит, Марин. Мы долго тут возимся...

-- Пап, еще...

-- Не капризничай...

Он повернул вентиль, вода неровно полилась верху.

-- Да ну тебя, -- обиженно протянула Марина, выпрямляясь под душем, и
вдруг заметила, как торчат красные плавки отца.

Сгущеное небо отошло назад, скрылось за сомкнувшимися розовыми горами,
нахлынула тьма, пропахшая цветами и табаком, всплыл ритмичный скрип, Марина
вспомнила тайные Надькины уроки...

Делая вид, что смотрит в щель, она косилась на плавки.

ОН торчал вверх, растягивая их своим скругленным концом, торчал, словно
спрятанная в плавках морковь. Нагибаясь к Марине, отец неловко маскировал
его, прижимая локтем. Он уже не смеялся, алые пятна играли на щеках.

Через минуту вентиль был закрыт, широкая махровая простыня с головы до
ног накрыла Марину:

-- Вытирайся быстро и дуй в комнату.

Фанерная дверка распахнулась, ослепив открывшимся миром, отцова ладонь
шлепнула сзади:

-- Быстро... я окачусь, приду щас..

Щурясь, Марина ступила на горячие кирпичи дорожки, дверца закрылась и
послышался звук сдираемых плавок.

Вытираясь на ходу и путаясь в простыне, она взбежала на крыльцо, прошла
в комнатенку.

Новые трусики, белые носки с синей каемочкой и зеленое платьице с
бретельками лежали комом на кровати.

Отшвырнув простыню, Марина стала натягивать трусики и, случайно
прикоснувшись к гениталиям, замерла.

"Так вот сожмешь ноги, представишь мужчину с женщиной"... -- всплыли
слова Нади, -- "И так вот -- раз, раз, раз... так здорово..."

Марина легла на кровать, согнула ноги в коленях и, поглаживая себя,
закрыла глаза.

В перегретой комнате было душно, пахло краской и влажным постельным
бельем. Сильно привернутое радио что-то строго рассказывало комариным
голосом.

Представив дядю Володю с матерью, она стала сильно тереть свой пирожок,
через пару минут ей стало очень, очень хорошо, сжав колени, она застонала,
глядя в потолок, -- белый, беспредельный и сладкий, добрый и родной,
усыпляюще-успокаивающий...

-- Через мост переедем и направо, -- проговорила Марина, вынимая из
расшитого бисером кошелька два металлических рубля. Старичок, не
оборачиваясь, кивнул, пролетел по мосту и лихо развернулся. Массивные серые
дома кончились, показалось желтое двухэтажное здание ДК.

-- Остановите здесь, пожалуйста...

Старичок затормозил, Марина протянула ему два рубля.

Они звякнули в его украдкой протянутой руке.

-- До свидания, -- пробормотала Марина, открывая дверь и ставя ноги на
грязный асфальт.

-- До свидания. -- непонимающе посмотрел он.

Дверца хлопнула, Марина с удовольствием вдохнула сырой мартовский
воздух.

Желтый ДК с пузатыми колоннами высился в десяти шагах.

В такую погоду он выглядел особенно жалко, -- на колоннах темнели
потеки, облупившийся фриз напоминал что-то очень знакомое...

Марина поднялась по каменным ступенькам и потянула дверь за толстую
пообтертую ручку -- простую, примитивную, тупо-исполнительную в своей
тоталитарной надежности...

В ту ночь она проснулась от нежных прикосновений. Пьяный отец сидел на
корточках рядом с кроватью и осторожно гладил ее живот.

Марина приподняла голову, спросонья разглядывая его:

-- Что, Пап?

В комнате стояла душная тьма, голый отец казался маленьким и тщедушным.

-- Марин... Мариночка... а давай я это..., -- бормотал он, сдвигая с
нее одеяло.

Она села. протирая глаза.

-- Давай... хочешь я тебе там поглажу... ну... как в душе...

От него оглушительно пахло вином, горячие руки дрожали.

Он сел на кровать, приподнял Марину и посадил к себе на колени.

Его тело, как и руки, было горячим и напряженным. Он стал гладить ее
между ног, Марина замерла в полусне, положив тяжелеющую голову ему на плечо.
Ей стало приятно, сон быстро возвращался, нежный прибой шевелился между ног.

Она очнулась от острой боли внизу живота. Обхватив дрожащими руками,
отец сажал ее на что-то твердое, скользкое и горячее.

Она вскрикнула, отец испуганно отстранился:

-- Ну, не буду, не буду...

Хныкая, она легла на кровать, свернулась калачиком.

Низ живота ныл, ей казалось, что отец что-то оставил там, не вынув:

-- Больно, пап...

-- Ну, не буду, не буду... не буду, милая...

Он долго бормотал в темноте, поглаживая ее.

Потом опять взял на руки и жадно зашептал на ухо:

-- Марин.. я только так вот... тебе хорошо будет... раздвинь ножки вот
так... шире, шире...

"Шире! Шире!!" -- закричала в ее сонной голове Жирная, и знакомая
стыдливая сладость хлынула в грудь.

Марина раздвинула ноги.

-- Шире, Мариночка, шире...

"Шире! Шире ноги!! Шире!!"

Стыд и сладость помогли ей стерпеть повторную боль. Что-то вошло в нее
и. нещадно растягивая, стало двигаться.

-- Я немного... Марин, так вот... это полезно..., -- шептал отец в ее
волосы, хрипло дыша перегаром.

Тьма шевелилась, смотрела на нее глазами столпившихся в дверях
родителей, кто-то шептал в такт отцовским движениям:

-- Шире .. шире... шире... шире...

Она покачивалась на отцовских ногах, ткнувшись лицом в его потное
плечо, кровать тоже покачивалась, и подоконник покачивался, и едва
различимая люстра, и редкие звезды в окне, и темнота:

-- Сладко-стыдно... сладко-стыдно... сладко-стыдно...

Вскоре отец дернулся, словно кто-то толкнул его, дрожащие руки сжали
Марину:

-- Наааааа.... ммнаааа... мммнааа... мммм...