сильному соседу своему. Мельчая в частой смене малолетних князей, земля
ростовская давно стала переспелым плодом, готовым, только тронь его,
упасть в руки удачливому победителю.
красуяся красою несказанною, и таковым, в тьмочисленном кипении и кишении
своем, предстал взору московского боярина Мины в вечернем багреце
заходящего дня, что алым облаком одел красный дворец Константина и
розово-желтыми светами лег на величавую громаду ростовского Успенского
собора.
не был тут никогда, изумленно озирались на непривычное им многолюдство и
хоромную тесноту городских улиц. Проминовали торг и собор. Скоро княжой
двор наполнился ржаньем коней, гомоном и лязгом оружия. Мину с дружиною
ждали. На поварне булькали котлы с варевом, у коновязей высились горы
свезенного с пригородных слобод останнего сена, слуги, захлопотанные,
бегали от поварни к теремам. Ратные, узнавая своих среди Васильевых
кметей, громко переговаривали, делились новостями. Шумной толпою,
толкаясь, набивались в челядню, к огненным щам, к вареному мясу и каше.
Пока творилась обычная суета, пока накормленных ратников разводили по
клетям, повалушам и горницам княжого двора, Мина только лишь успел
перемолвить с Кочевою слова два. Но вот стих гомон, сторожа, бряцая
саблями, разошлась по своим местам, улеглись спать ратные, и наконец оба
московских воеводы уселись друг против друга за столом в особной горнице.
И тоже - как не перекусить с дороги! - молча отдали дань и щам, и печеному
кабану с яблоками, и пирогам, и каше с изюмом, нарочито изготовленной для
жданного гостя... После чего Кочева кивком отослал слуг, сам налил
кисловатого меду в две чары и, глаза в глаза, глянул сурово в мохнатое
лицо Мины. Тот рыгнул сыто, откачнул на лавке, взъерошил и без того
разлатую бороду, на невысказанные Кочевою немые слова отозвался ворчливо:
ним, Кочевою, на равных-то! А - и не возразишь, сам ждал! Сдержал себя.
Отмолвил понуро:
На заставах, всюду, мои ратны, а толку - чуть! Эко, словно бы и товару не
везут во град! Аверкий ихний всему причина, не дает ходу и на-поди!
погодя, не вдруг:
поднял яростные глаза, и - словно холодом по спине, словно клинок обнажая:
- Ты, вот што... Скажу нынь тебе об етом зараз! Данилыч двоих молодцов
моих за татьбу казнил на Москве! Прилюдно, позорно, на Болоте!
Мины, возразил Кочева.
Мина. - А только робяты злы, кого хошь теперича разнесут! Я с тем к тебе
послан, воевода! - продолжал Мина грозно, кладя кулаки на стол. - Серебро
штоб, не то - головы наши! И, смекаю, не то чтобы выход царев, а сколь
чего Данилыч в Орде раскидал, дак - вдвое теперича!
свечном пламени, бросающем долгие тени на тесаные стены хоромины, утупив
очи в тусклое олово чеканного кувшина с медом, сопя и вздыхая, думали, не
думали даже - ждали, что из них скажет другой? И Мина, отпив опять и
поморщась от кислоты пития, изрек первый:
шерстить всех поряду!
помощника своего. Сам подумал: как и не быть крови, а и без крови как?
те, на Москве, на Болоте.)
Кочеве, - Михайлу Ярославича забыть не может! Дак потому! Вишь, и опосле
погрома Твери не прочнулись! Не сведали, чья сила теперь! - Он опять
охаписто сжал кулак, будто погрозив кому-то незримому, и довершил: - Чуток
ищо молодцы покимарят, а там и почну будить. Подкинешь кметей?
Твоя голова в ответе!
Данилыч кровь простит... Коли с умом! А серебра... Серебра не простит,
николи!
надавив на отжим, поднял узорную крышку, плеснул в чары себе и хозяину.
Молча выпили. Баять было и не о чем теперь.
курчавый овчинный зипун. Василий поднялся, внезапно почуяв старость в
изнемогших членах, смутно позавидовал настырному младшему воеводе:
<Резвец! Поди, с годами и в думу княжую попадет!..>
страже будут готовы! Пока те дурни спят, мы с тобою и город переймем!
шевеление, топот и звяк, приглушенный говор множества кметей. Комонные
отряды московитов отай разъезжались по улицам, сворачивая рогатки, глуша
оплеухами и пинками сонных городовых сторожей. Первые вороты заняли без
боя. У вторых створилась малая сшибка, у четвертых и до мертвого тела
дошло. Ретивый попал старшой у воротней сторожи: пока головы не проломили,
не восчувствовал, чья ныне на Ростове власть! К утру город был почитай
весь захвачен московскою помочью. Местную дружину - кого застали на княжом
дворе, - лишив оружия, заперли в молодечной: пущай охолонут маненько!
выборных от града. Василий Кочева встретил его непривычно хмурый и
неприступный - словно подменили московита! Сказал, уже не отводя глаза:
тебя, Аверкий, не посетуй уж, и со всех бояр, и с горожан нарочитых...
спиною Василия, готовую взяться за сабли, рванул себя за отвороты дорогой
ферязи, крикнул:
великий князь с нами, с боярами, с вечем градским сговорит, а не с ханом
своим поганым в Сарае, за нашею спиной! Возможем и сами собрать дань
ордынскую!
толпа горожан. Но в этот трудный час Мина, пробившись с помощью ордынской
плети сквозь ряды смердов и кинув повод стремянному, вбежал в палату.
Озрев и едва выслушав брызжущего слюною Аверкия, синклит и градскую
старшину, что уже было со сжатыми кулаками оступала, загораживая, своего
тысяцкого, Мина, громко позвав оружных кметей, врезался в гущу ростовчан и
ухватил Аверкия за воротник. Бояре обомлели неслыханною дерзостью
московита, а Мина, не давая никому прийти в себя, выволок Аверкия из рядов
и, кинув в руки подоспевших кметей, рявкнул:
кмети, крепко взяв старика под руки, волокли отчаянно упирающегося Аверкия
прочь от своих сограждан, которые, оказавшись в кольце копий и обнаженных
сабель, лишь глухим ропотом выражали возмущение, не смея ринуть на помощь
плененному воеводе.
Погину, яко Христос на Голгофе, а вы вси, гражана ростовские, разумейте,
какова...
Веревку сюда! Помост! Давай старого пса! Не за шею, нет, за ноги! Вытрясем
из ево ордынское серебро!
мученическою славою, нежданно повис под потолочиною, нелепо,
по-скоморошьи, перевернувшись вниз головою, с завороченными полами долгой
ферязи, хрипя и булькая, извиваясь и нелепо болтая руками. Старика лишили
чести, лишили права достойно умереть!
танец своего тысяцкого, только в сей час поняв наконец, что ярлык,
купленный Калитою у хана, - это не пустая сторонняя грамота и что платить
за тот ярлык придет им всем, и тяжка окажет граду Ростову плата сия! И,
озрясь на ощетиненное округ железо, старцы градские возрыдали и стали
падать на колени, протягивая руки в сторону всесильного, миги назад едва
ли не смешного, а теперь неслыханно грозного московита.
живого. Вытаращенные глаза тысяцкого, в кровавой паутине, были страшны и
едва ли что видели. Кровь шла из ушей и гортани. Слуги уволокли
поруганного боярина к себе в дом, и тотчас вслед за ними явились оружные
московиты и начали переворачивать хоромы сверху донизу, собирая серебряные
блюда, чаши, достаканы, цепи и пояса с каменьями, лалами и яхонтами,
вынося поставы драгоценных сукон, мягкую рухлядь, кожаные мешки
новгородских гривен, арабских диргемов и западных нобилей... Брали без
меры, счету и весу, оценивая взятое едва на глазок. Уже не брали -
грабили! И такое же творилось в тот же час по всему Ростову. Брали, не
очень даже разбираючи, где Борисоглебская, а где Сретенская сторона.
везде творили такожде: дружиною занимали боярский двор, а там проходили по
смердьим избам, из веси в весь, отбирая узорочье и серебряную утварь,
стойно татарам, - разве только, в отличие от ордынцев, не жгли хором и не
трогали храмового серебра.
Перумов Ник
Сертаков Виталий
Верещагин Олег
Шилова Юлия
Доценко Виктор
Ильин Андрей