себе, чтобы потом людям ее передать! Понимаешь? Из пламени возникает мир и
вновь расплавляется в огне. Зрел ты пламя? Оно жжет, но вот угас костер -
и нет его! Огонь зримо являет нам связь миров: духовного - горнего и
земного, того, который вокруг нас. Огонь также и символ животворящей силы
божества, потому и едины суть Бог-Отец, Бог-Сын и Дух Святой, исходящий на
нь в виде света... Не просто света, солнечного, а того, божественного, что
явил Христос ученикам своим на горе Фаворе!
брат, или нет, но ему хорошо со Стефаном. И он верит еще больше, что
теперь хорошо и той упокоившейся девочке, которую завтра обещали
похоронить и даже сделать ей маленький гробик.
раздеваясь, не разбирая постели, на час малый, да так и уснула, уходившись
всмерть. Кирилл не велел ее будить. Сам спустился в подклет - сменить жену
в бессонной ее стороже.
Варфоломей, нынешний инок Сергий, возмужал и вырос.
из далеких времен, и мнится, это все тот же ветер прежних суровых лет,
которые могут и повторить, могут и вновь явить себя на Руси.
зрелости, того возраста, начатка четвертого десятка лет, когда все силы
души и тела получают полное свое выражение, возраста зрелого творчества,
возраста мужества и свершений, - прочел немногое, но умел делать почти
все, и потому понятое им было понято прочно, как ладно срубленный угол
избы, как толково сработанные сани или любое другое рукомесленное орудие.
Ибо и понимал он в работе и через работу. И детское, давешнее -
полусказка-полумечта о свете Фаворском, с рассказами брата об энергиях,
пронизающих мир, - укрепилось в нем, пустило корни и ответвления,
возросло, одевшись плотью дел и свершений, и приняло строгий очерк
познанного для самого себя и навек, познанного душою и безотрывно от души,
по-крестьянски, когда мужик постигает лишь одну из тысячи мыслей,
высказанных книгочием, но постигнув - бестрепетно идет за нее на костер.
<экономно> или <экономикой> (и что, кстати, означает не более, как
хозяйскую бережливость), на зажиток, на оскудение животов, на то, что то
или иное <коштовато>, <не в подъем>, что не хватает, мол, серебра, не по
средствам (и при этом кивают на иных, те средства имеющих), - то люди
обычно лукавят, прикрывая разговорами о зажитке, об <экономике> свое
нежелание что-то содеивать или духовную скудоту свою. Ибо надобны лишь
топор да руки, и порою тот же самый мужик, который плачется, что по
недостатку животов третье-де лето подряд не в силах срубить новую клеть
под зерно на задах, вдруг и сразу теряя все нажитое на пожаре, да еще в
самом исходе августа месяца, исхитряется (всего-то и есть, что топор, да
выведенная в последний миг из горящего сарая лошадь, да волокуша, что
стояла на усадьбе, вдали от огня, да баба, вымчавшая из того полымя
материну икону да испуганного дитенка, тоже в одной рубахе - почитай, как
спала, так и выскочила простоволосая и босиком), и тот мужик исхитряется
вдруг, - когда и соседи не в помогу, потому как вся деревня взялась огнем
до серого пепла! - исхитряется до снегов и избу срубить, и клеть поставить
новую, и сарай... И хлеб в клети лежит, и баба за сляпанным кой-как
станом, глядишь, уже напряла ниток и ладит натягивать основу для холста, а
сам, крякая, мочит шкуры, и уже дымок завивает из дымника от еще сырой,
еще не просохшей, только что сложенной печи, а по первой пороше навозит
лесу, и к весне казовитый новый сруб будет стоять на усадьбе, на подрубах
- только разбирай и клади на мох, - краше и выше прежнего, и мужик,
сплевывая, щурясь, поглядывая на свое хоромное строенье, будет хвастать,
привирая малость... Да тут и без прибавки, помыслишь - покачаешь головой!
А в ину пору, на ветрах, за пять лет три пожара, и глядь: стоит она,
деревня, та же, что и была, и на том же месте стоит!
коли духом слаб, коли нет в душе, в сердце тех самых энергий - бросит и
щит и бронь, и давай Бог ноги! Только его и видели. А в ину пору, когда
есть то, незримое, с одними копьями самодельными пойдут и сомнут и кованых
рыцарей, и татарскую страшную конницу... Какая тут экономика! Когда
четверть века тому назад лучший град на Руси, Тверь, дымом унесся в
небеса, и все лишь прятались по лесам да молили: минуло б нас только! Да
мало ли по земле богатых градов и великих царств, гордых, утопающих в том
самом зажитке, но оскудевших энергиею, обращено в пепел и дым, испустошено
и разграблено находниками, у которых и вовсе никакой <экономис> нету,
только конь, да лук, да копье, да сабля, взятая с бою, как и бронь, у того
самого сильного и богатого соседа, исчезнувшего ныне с лица земли.
ежели нет, - как говорят, ныне настало в Византии, как было еще сто лет
назад на Руси, когда пришли татары и не обрели себе супротивника в
великой, истаявшей почти без бою стране, - ежели ее нет, то и сила не
сильна, и зажиток!.. Да что тогда зажиток?! Все делается ею, энергией, и
когда она есть, то и надо ее соединить, выпестовать и направить на добро.
И начинать, не лукавя, надо с себя, а затем... затем наступает черед
ближнего своего!
юношеского быванья не раз и не два, очень укрепили Сергия в этих его
мыслях. А Дионисий требовал противустать татарам, многажды подвизал на то
князя своего, и Сергий, молча выслушивая пламенные глаголы <слов>
Дионисия, учился у него пронзительной любви к Родине. Учился думать и
сопоставлять, и ныне не зря пришло к нему давнее воспоминание о Щелкановой
рати.
минуя налитые мглою забвения лога. И то, что высвечено памятью, оживает
порою с такою свежею болью, словно бы совершилось только вчера!
шуму моря, гул елей. Сознание все еще как в волнах тумана, из которого,
твердея, проступают очертания днешних трудов и забот. Вторгается в ум,
вытесняя гаснущие видения детства, давешняя пря с братией (вновь угрожали
разойтись, коли сам не станет игуменом) и осознание того, что дело,
созданное им, и долг христианина - служение ближнему своему - требуют от
него (и Алексий требует, и Дионисий, верно, потребовал бы того же!), чтобы
он согласился игуменствовать в обители Святой Троицы... и, значит,
расстаться совсем с одиночеством, возлюбленною тишиною, с исихией, - ибо в
непрестанных трудах руковоженья братией возможет ли он сохранить вовне и
внутри себя возлюбленную тишину? Но все - и требовательный голос братии, и
воля Алексия, уплывшего в Царьград, и даже давешний сон - говорили ему
вновь и опять, что он уже не волен в себе, что хиротония и последующее
руковоженье обителью стали его долгом, крестною ношею, а долг, обязанность
(это знал из трудового опыта своего) есть первая ступень всякого
постижения (ниже и постижения божества!).
нимало. И то, как отнесется к его избранию родной брат Стефан, понимал
тоже.
заставил его подняться с колен и поспешить с утренним правилом. Жизнь
вступала в свои права, возвращая дух в оболочину бренного тела и телесных,
хоть и строго ограниченных им для себя надобностей. Вступив в хижину и
мысленно сотворив краткую утреннюю молитву, Сергий подошел к рукомою.
остатнюю дрему, и, бормоча молитву, начал торопливо бить кресалом по
кремню. Скоро первая лучина, разом выхватив из тьмы бревенчатый обвод
груботесаных стен хижины, затрещала, распространяя в тесноте жила
смолистый аромат сосновой щепы. И ветер, и слитный гул леса приумолкли,
отступили посторонь от светлого круга кованого короткого светца,
всаженного в расщеп изогнутой еловой ветви, вокруг которого по стенам
хоромины шевелились и плавали огромные тени двух человек, оболакивающих
себя к выходу в церковь.
просторный в плечах, легкий телом, в коем не чуется ни капли жира, ни
золотника лишней плоти, лишь мускулы и сухожилия, обтянувшие ладный
костяк, со здоровым румянцем в глубоких западинах щек, он движется с такою
скупою точностью движений, которую дают сдержанная сила и многолетний
навык к труду. Борода его стемнела и огустела. Прежнее легкое солнечное
сияние стало рыжеватою окладистою украсою мужа. Густые пряди долгих,
когда-то свободно вьющихся волос заплетены теперь в короткую косицу.
Долгий прямой нос выдает породу: не было в боярском роду Кирилла мерянской
крови, наградившей московских русичей пресловутой курносостью. Но больше
всего с отроческих лет изменился взгляд Сергия. Вместо распахнутого миру и
добру почти ангельского открытого взора Варфоломея теперь смотрелся лик
того, кто, и соболезнуя, как бы глядит с высоты - высоты опыта и мудрости;
усмешливость, прячущаяся в бороде, и умные зоркие глаза, от которых -
поглядев подольше - становит грешному человеку торопко и неуютно на земле.
Знал ли он сам, как изменился его облик? Навряд Сергий, даже и отроком
будучи, гляделся когда в полированное серебро зеркала! Но то, что внутри
себя он изменился безмерно, Сергий знал, чуял, да и ближние, те, кто
окружали его, не дали б ему ошибиться намного. Вон хоть то, как преданно и
Мережковский Дмитрий
Громыко Ольга
Шилова Юлия
Конюшевский Владислав
Курылев Олег
Посняков Андрей