больше просяного зерна. Танья, как стала целоваться с сестрой, так и
впилась глазами, даже ахнула, не видала до сих пор еще.
горницу.
с крестом кипарисным, из Афона привезенным. Никогда не носил дорогих
тканей, - недостойно то слуге божьему, и шубу надевал простую, медвежью,
за что был паки уважаем прихожанами. Прибыл уже и сотский, Якун Вышатич, с
женой. Большой, тяжелый, в не гнущемся от золотого шитья аксамитовом
зипуне. Богат, ведет торговлю воском, в Иваньском братстве состоит, а там
шутка - пятьдесят гривен взнос!
вместе с Олексой встречал гостей, подергивая узкую бороду, улыбаясь как бы
виновато. Редко улыбался брат, не умел, а когда надо было, как сейчас,
словно виноватился перед людями. Знал он всех не только в лицо и по
родству, знал, кто как живет, - у него взвешивали свое серебро, при нем
рядились и считались, и потому даже Якун Вышатич поздоровался с ним
уважительно, а Максим Гюрятич - так и с опаской. Знал брат и такое про
Максима, что тот старому другу Олексе, да и жене своей никогда не
сказывал.
Его приветствовали, не чинясь, уважали за ум и сметку, да и знали, что в
доме Олексы он что дядя родной. Прибыла запоздавшая сестра, Опросинья, с
чадами. Мужик ее был в отъезде. Зимним путем ушел в Кострому и еще не
ворочался. Расцеловались с Олексой, Домашей и матерью. Детей свели вместе
и отослали под надзор Полюжихи. Прибыли и прочие званые. Задерживался
Дмитр, наконец прискакал и он на тяжелом гнедом жеребце. Поздоровались.
кузнеца, - а надеть нечего, после пожара-то голы остались!> Стало обидно
за Дмитра: не таков человек, чтобы низиться перед прочими, а горд,
самолюбив - удачей не хвастает и беды своей николи не скажет.
продашь?
Ульяния вышла на крыльцо встречать, а Олекса сам держал стремя - тысяцкий
Кондрат, седой, величественный, медленно слезал с седла.
считал поклониться ему. Теперь можно было и начинать.
составленных в ряд в столовой горнице. Детей, что привезли с собою,
кормили в горнице на половине Ульянии. Особо, в клети на дворе, накрыли
для слуг и молодшей чади. Блюда там были попроще и пир пошумнее.
благословил трапезу. Перекрестились, приступили.
грузди с луком.
столах. Квасы - в широких чашах, обвешанных по краю маленькими черпачками.
уха - сиг в наваре из ершей. Рыбу ели руками, пальцы вытирали чистым
рушником, положенным вдоль стола.
всего - печеный кабан с яблоками.
птиц бить на Ильмере не велит!
поохотитьце, а вот у меня сосед, лодейник, Мина, Офоносов сын, знаете его!
Мастер добрый, а семья больша, дети - мал мала меньше, родители уже стары,
и старуха больна у его. Дак он силья поставит, худо-бедно зайчишку
принесет, щи наварят с мясом. Опеть же гоголь, утица тамо... чад-от
семеро, ежель вс° с одного топора, много нать!
силья обирали у его...
репа в меду, топленое молоко, сливки, белая каша сорочинского пшена с
изюмом. Напоследи - кисель, пряники печатные, орехи, свои и привозные
грецкие. Умел угостить Олекса.
жонки, кроме Ульянии, с поклоном стали покидать стол.
Колывань Новым Городом, а Новгород Торжком.
стала?
тысяцкий, тебе ведать, тебе и виру брать, а не ему, псу!
Мишинич? Жирослав?
Гюрятич. - Попомните Олександра, мужики! Кабы не он, не стоять
Нову-городу.
всего мало, а вот что под татар ялись под число*, то обидно!
спихнуть с владимирского стола, небось тех же татар назвал!
- о них же прежде писано, и Мефодий, Патарский епископ, свидетельствует,
яко сии суть изошли из пустыни Етриевьскыя, что меж востоком и севером.
Так Мефодий глаголет: <Яко окончанию времен, явитися тем, яже загнал
Гедеон в гору каменну, и попленят всю землю от Востока до Ефрата, и от
Тигра до Поньтского моря, кроме Ефиопия!> А вот почто всех писали под
число по дворам, по одину, то князь Олександр худо сделал! Вятшим легко, а
меньшим трудно. Оттого у меньших и нужа, и преступници умножились, и
пиянство, и чад своих в наймы в роботу дают!
Торжок, не пустят к нам обилья, насидисся!
мой, Олександр, заял, а сам чего творит?
проезд свободный от великого кагана ярлык добыл? Это как понять?
спор, утихнув, снова возгорался.
Плесков вбежала, хотели новгородцы иссещи их, дак не дал! Говорит:
<Крещены они Святославом>. Добро! Ты, Гюрятич, не прекословь тамо, оба