Чтение 9–й страницы книги ~Кондратий Рус~

Назарет именуемом, как пришел он в Иерусалим к фарисеям.

- Схватила его стража иерусалимская по навету Иудиному, повела его
стража на мученичество. Распяли бога нашего, гвоздями железными
приколотили к кресту.

Туанко слушал и сестре пересказывал по-своему, по-ултырски. Вета
улыбалась.

- Ты чего ей такое мелешь! - накинулась Татьяна на парня. - Я про
страсти господни толкую, а она хохочет!

Туанко и сам засмеялся.

- Большого бога нельзя гвоздями колотить, она думает.

Татьяна только руками всплеснула.

- Отстань ты от них, - сказал Кондратий жене. - Не майся зря! Поживут
у нас, привыкнут!

Татьяна поставила икону на божницу и ушла в кут за печку, квашонку
ставить. Стряпала, шептала молитвы.

Кондратий пересел с лавки за стол и сказал Вете, что выкуп старый
Сюзь принял.

- Теперь ты моя дочь. Нывка моя. Понимаешь?

- Она понимает, большой отец, - сказал Туанко. - Устя ее научила
по-вашему.

- А ты куда собрался на ночь глядя?

- Ветеля трясти. Рыбу принесу, большой отец.

Кондратий пошел с ним на омута. Все едино, надо где-то коротать ночь.
В последнее время он плохо спал - тосковал об Ивашке. Сильно тосковал, но
виду не показывал, не хотел зря Татьяну расстраивать.

Всю ночь они провозились с ветелями, зато ведра три доброй рыбы
достали.

Татьяна у ворот встретила, сказала, что пришли сыновья из лесу.

Кондратий с утра заставил их семенную рожь сушить на ветру, а сам
взялся дно подшивать к лукошку. Туанко не отходил от него, расспрашивал.
Чудно парню казалось, что большой отец волчью шкуру подшивает к лукошку
сыромятными ремнями.

- Будешь хозяином, - учил Кондратий парня, - доспей из волчьей шкуры
решето, о тридцати дырах, и сей из него семена, и никто не попортит твоей
нивы: ни гнус, ни птица. А если медведь начнет портить ниву, то возьми
конскую голову, валяющуюся, и до солнышка, чтобы никто не видел тебя, ткни
эту конскую голову зубами кверху среди поля на березовый кол.

- А где твоя гарь, большой отец? За речкой?

- Не по гари, парень, будем сеять нынче.

Кондратий рассказал ему, что на Руси у всякого хозяина три поля: на
первом хозяин озимую рожь сеет, на втором - ярь, а третье поле под паром
лежит, отдыхает.

- Сам видишь, с лесом мне воевать тяжело. У вас в ултыре людей много,
старый Сюзь с десятиной леса за три дня справляется. На одну весну он лес
рубит, на другую - лес попалит и сеет по гари. Короб высеет - шестьдесят
коробов соберет. Хорошо, когда семья пятьдесят человек, большая - ултыр,
по-вашему. А мне всякий раз приходится соседям кланяться, то деду твоему,
то князю Юргану. Лес рублю весной - кланяюсь: помогите! Осенью срубленный
лес по лядине растаскивать надо - опять кланяюсь. Семья-то моя невелика,
сам видишь. Лет десять назад вырубил я две десятины леса за малинником,
бревна во двор свозил, пни выкорчевал, спахал. Соху-то мою видел? Ею и
пахал. В первый год рожь посеял, на другой - ячмень, а на третий год сеять
не стал, пусть, думаю, отдохнет годков восемь земля, силы наберется... Ну,
а нынче тот шутем за малинниками под рожь вспашем.

В избу вбежал Прохор.

- Чего ты? - спросил его Кондратий. - За рожь семенную боишься?

- Беда, тять! Орлай убит в нашем лесу...

МАТВЕЙ, КНЯЗЬ ВЕЛИКОИМПЕРСКИЙ

К ночи поднялся сильный ветер.

Ивашка остановил коня под высокой сосной, слез, снял седло, стреножил
коня сыромятным ремнем и отпустил пастись, а сам тут же, под сосной, сел
ужинать.

Ел он Татьянину стряпню и думал о Майте. Украсть бы девку! А куда с
ней денешься! Не сума ведь, к седлу не приторочишь.

Он долго не мог уснуть. Жеребец ходил рядом, фыркал, видно, сердился
на жухлую траву. Сон навалился, как домовой, придавил парня, отнял силу.
Засыпая, Ивашка увидел вспыхнувшую звезду, белую...

Проснулся он от холода, встал, огляделся. Ветер гулял по лугу.
Скрипела старая сосна. Шумел лес, качался. У речки горел большой костер.

Ивашка пристегнул к поясу меч и пошел к костру, но сажени две не
дошел, лег, затаился, прижавшись к холодной траве.

У костра сидел ултырский мужик. Придавить бы его, подумал Ивашка. Но
уж больно велик, и с мечом, натьто. А как не сдюжу?

Большой мужик навалил на костер сушину, лег, закрылся шкурой.

Ивашка подполз поближе к костру, выдернул нож, прыгнул на спину
мужику, но всадить нож не успел. Мужик схватил его за руку, пониже локтя,
и подмял под себя. Крепкие, как железо, пальцы сдавили горло. "Конец", -
подумал Ивашка, но пальцы разжались, и он увидел над собой
соседа-ултырянина. Пера сидел на нем, улыбался, вытирал о траву руки.

- Дай встать-то, медведь! - заругался Ивашка. - Ишь, навалился!

- Убить меня хотел? - спросил его Пера, вставая.

- Дурень ты! Разве я знал! Ночь ведь. Думал, чужой мужик сидит.
Может, разбойник!

Ивашка сходил к сосне, захватил в беремя лук с налучником, седло с
переметными сумами и приволок к костру.

- Я теперя воин! К вашему князю еду служить. А ты сразу давить! Все
вы, ултыряне, без понятия, не зря вас пармеками зовут, лесными людьми.

Пера слушал его, молчал, ворошил палкой костер. Светлые легкие искры
поднимались к темному глухому небу.

- Подожди! - спохватился Ивашка. - Я к князю еду, а ты куда собрался?

Пера вздохнул и сказал, что и ему туда же дорога.

- Прогнал меня из ултыра старый Сюзь!

- А коня дал? Без коня ты мне не попутчик!

Пера ушел от костра и лег в яму, закрывшись медвежьей шкурой.

- Спать наладился? - спросил Ивашка.

Пера не ответил ему.

Обругав его нехристем, Ивашка тоже лег, но у костра и с наветренной
стороны.

Черное небо медленно опускалось. Огонь слабел, ложился на землю и
кусал траву.

Тьма давила костер.

Утром Ивашка бросился искать жеребца, нашел его в логу и повел к
костру.

- Иди, ешь со мной, сын Руса, - позвал Пера.

Ивашка привязал коня за куст и сел хлебать ултырскую уху.

Пера ел и рассказывал. Жил он в юрте князя Юргана три дня, а потом
князь сказал ему: "Выбирай, друг Пера, любую лошадь в моем табуне..." Не
хотел князь Юрган ссориться с хозяином большого ултыра, дал гостю меч,
новые камусы, теплую медвежью шкуру и проводил до Нюрмы-речки.

- Ишь, хитрый Юрган! Я, Пера, хотел его юрты спалить.

- Князь друг мне.

- Буде врать-то! Какой он друг! Коли прогнал.

- Князь Юрган чтит обычаи соседей.

- Дикие вы все.

Они ехали по лугам. Рядом шумела веселая Нюрма-речка, осыпанная
желтым листом. На каменистых перекатах она кипела и пенилась, смывая с
себя палые осенние листья.

Бойкая Нюрма-речка уводила их все дальше и дальше от родных мест. Она
бежала на восток, к большой широкой реке, на поворотах оставляла песчаные
отмели. На отмелях табунились перелетные птицы. Они взлетали стайками к
синему небу. "Эх, купался бобер в речке-заводи", - запел Ивашка.

Эх, купался, купался, не выкупался,

На горе бобер отряхивался,

Отряхивался да ошарашивался...

Холодный порывистый ветер студил спину. Бежали по траве белесые
волны.

Ищут, свищут черна бобра

По озерам, ручьям охотнички,

Эх, молодые ребята, разбойнички...

Кони шли ходко. Пера сидел истуканом в высоком оштяцком седле - не то
спал, не то думал. Ивашка из рук повода не выпускал, горячил жеребца.

Луга кончились сразу. Кони зашли в осинник и остановились. Ивашка
выдернул меч, хотел порубать дорогу.

- Оштяцкая тропа выше идет, - сказал Пера.

Они поднялись на старую тропу, заросшую елушками и мелким осинником.

Кони брели по густому подлеску, как по воде, и опасливо фыркали,
ступая в зеленые омуты. Ивашка махался плетью, торопил жеребца.

- Зря коня обижаешь, сын Руса, - сказал ему Пера. - Конь не видит
земли.

- А ну тя к лешему! - отругивался Ивашка. - Не шелести! Конь тварь
бессловесная, а я християнин!

Они выехали из осинника и стали подниматься по крутой каменистой
горе. Потные кони дрожали от усталости, пришлось слезть и вести их в