уже нет, а есть кафе со столиками, покрытыми
клеенкой.
Где они?
никогда в моей жизни не было.
Самым разумным в таких странных обстоятельствах представлялось
просто все это забыть и перестать думать о Рудольфи, и об
исчезновении вместе с ним и номера журнала. Я так и
поступил.
дальше. Я проверил свое прошлое.
сидя у керосинки, - я побывал в следующих
мирах.
вытяжной шкаф и колбы на штативах. Этот мир я покинул во время
гражданской войны. Не станем спорить о том, поступил ли я
легкомысленно или нет. После невероятных приключений (хотя, впрочем,
почему невероятных? - кто же не переживал невероятных приключений во
время гражданской войны?), словом, после этого я оказался в
"Пароходстве". В силу какой причины? Не будем таиться. Я лелеял мысль
стать писателем. Ну и что же? Я покинул и мир "Пароходства". И,
собственно говоря,
открылся передо мною мир, в который я стремился, и вот такая оказия,
что он мне показался сразу же нестерпимым. Как представлю себе Париж,
так какая-то судорога проходит во мне и не могу влезть в дверь. А все
этот чертов Василий Петрович! И сидел бы в Тетюшах! И как ни
талантлив Измаил Александрович, но уж очень противно в Париже. Так,
стало быть, остался я в какой-то пустоте? Именно так.
дело, а на вечеринки можешь и не ходить. Дело не в вечеринках, а в
том-то вся и соль, что я решительно не знал, об чем этот второй роман
должен был быть? Что поведать человечеству? Вот в чем вся
беда.
Не мог читать, ибо исчез Рудольфи, явно не успев распространить
книжку. А мой друг, которому я презентовал экзепляр, и он не читал.
Уверяю вас.
назовут меня интеллигентом и неврастеником. Насчет первого не спорю,
а насчет второго предупреждаю серьезным образом, что это заблуждение.
У меня и тени неврастении нет. И вообще, раньше чем этим словом
швырятья, надо бы узнать поточнее, что такое неврастения, да рассказы
Измаила Александровича послушать. Но это в сторону. Нужно было прежде
всего жить, а для этого нужно было деньги
зарабатывать.
Тут меня жизнь взяла за шиворот и опять привела в "Пароходство", как
блудного сына. Я сказал секретарю, что роман написал. Его это не
тронуло. Одним словом, я условился, что буду писать четыре очерка в
месяц. Получая соответствующее законам вознаграждение за это. Таким
образом, некоторая материальная база намечалась. План заключался в
том, чтобы сваливать как можно скорее с плеч эти очерки и по ночам
опять-таки писать.
знает что. Прежде всего я отправился в книжные магазины и купил
произведения современников. Мне хотелось узнать, о чем они пишут, как
они пишут, в чем волшебный секрет этого
ремесла.
лучшее, что только оказалось на рынке. В первую голову я приобрел
произведения Измаила Александровича, книжку Агап>енова, два романа
Лесосекова, два сборника рассказов Флавиана Фиалкова и многое еще.
Первым дол
гом я,
конечно, бросился на Измаила Александровича. Неприятное предчувствие
кольнуло меня, лишь только я глянул на обложку. Книжка называлась
"Парижские кусочки". Все они мне оказались знакомыми от первого
кусочка до последнего. Я узнал и проклятого Кондюкова, которого
стошнило на автомобильной выставке, и тех двух, которые подрались на
Шан-Зелизе (один был, оказывается, Помадкин, другой Шерстяников), и
скандалиста, показавшего кукиш в Гранд-Опер<а. Измаил
Александрович писал с необыкновенным блеском, надо отдать ему
справедливость, и поселил у меня чувство какого-то ужаса в отношении
Парижа.
время, которое прошло после вечеринки, - "Тетюшанская гомоза". Нетрудно
было догадаться, что Василия Петровича не удалось устроить ночевать
нигде, ночевал он у Агап>енова, тому самому пришлось использовать
истории бездомного деверя. Все было понятно, за исключением
совершенно непонятного слова "гомоза".
раза дочитывал до сорок пятой страницы и начинал читать с начала,
потому что забывал, что было в начале. Это меня серьезно испугало.
Что-то неладное творилось у меня в голове - я перестал или еще не
умел понимать серьезные вещи. И я, отложив Лесосекова, принялся за
Флавиана и даже Ликоспастова и в последнем налетел на сюрприз.
Именно, читая рассказ, в котором был описан некий журналист (рассказ
назывался "Жилец по ордеру"), я узнал продранный диван с выскочившей
наружу пружиной, промокашку на столе... Иначе говоря, в рассказе был
описан... я!
Ну, я, одним словом! Но, клянусь всем, что было у меня дорогого в
жизни, я описан несправедливо. Я вовсе не хитрый, не жадный, не
лукавый, не лживый, не карьерист и чепухи такой, как в этом рассказе,
никогда не произносил! Невыразима была моя грусть по прочтении
ликоспастовского рассказа, и решил я все же взглянуть со стороны на
себя построже, и за это решение очень обязан
Ликоспастову.
несовершенства ничего, собственно, не стоили, по сравнению с ужасным
сознанием, что я ничего не извлек из книжек самых наилучших
писателей, путей, так сказать, не обнаружил, огней впереди не увидел,
и все мне опостылело.
И, как червь, начала сосать мне
сердце прескверная мысль, что никакого, собственно, писателя из меня
не выйдет. И тут же столкнулся с еще более ужасной мыслью о том,
что... а ну, как выйдет такой, как Ликоспастов? Осмелев, скажу и
больше: а вдруг даже такой, как Агап>енов? Гомоза? Что такое гомоза? И
зачем кафры? Все это чепуха, уверяю вас!
книжки, которые, по мере приобретения, укладывал на хромоногой
этажерке и на столе и попросту в углу. Со своим собственным
произведением я поступил так: уложил оставшиеся девять экземпляров и
рукопись в ящики стола, запер их на ключ и решил никогда, никогда в
жизни к ним не возвращаться.
хотя и шел уже к концу. И опять, как тогда, я проснулся в слезах!
Какая слабость, ах, какая слабость! И опять те же люди, и опять
дальний город, и бок рояля, и выстрелы, и еще какой-то поверженный на
снегу.
обосновались в моей келье. Ясно было, что с ними так не разойтись. Но
что же делать с ними?
романа мне пришлось извлечь из ящика. Тут мне начало казаться по
вечерам, что из белой страницы выступает что-то цветное.
Присматриваясь, щурясь, я убедился в том, что это картинка. И более
того, что картинка эта не плоская, а трехмерная. Как бы коробочка, и
в ней сквозь строчки видно: горит свет и движутся в ней те самые
фигурки, что описаны в романе. Ах, какая это была увлекательная игра,
и не раз я жалел, что кошки уже нет на свете и некому показать, как
на странице в маленькой комнатке шевелятся люди. Я уверен, что зверь
вытянул бы лапу и стал бы скрести страницу. Воображаю, какое
любопытство горело бы в кошачьем глазу, как лапа царапала бы
буквы!
слышал звуки рояля. Правда, если бы кому-нибудь я сказал бы об этом,
надо полагать, мне посоветовали бы обратиться к врачу. Сказали бы,
что играют внизу под полом, и даже сказали бы, возможно, что именно
играют. Но я не обратил бы внимания на эти слова. Нет, нет! Играют на
рояле у меня на столе, здесь происходит тихий перезвон клавишей. Но
этого мало. Когда затихает дом и внизу ровно ни на чем не играют, я
слышу, как сквозь
вьюгу прорывается
Маккарти Кормак
Самойлова Елена
Лукин Евгений
Мурич Виктор
Шилова Юлия
Шилова Юлия