полу среди сцены стояло ярко-зеленое дерево, а под деревом - араб в пыш-
ной старинной одежде и громадном тюрбане. Страстно завыл и загудел ор-
кестр, и араб, приложив одну руку к сердцу, а другую, дрожащую, вытянув,
разразился такими гнусавыми воплями, что весь партер затрепетал от ру-
коплесканий. Араб жаловался на несчастную любовь и прозакладывал кому-то
душу, лишь бы увидеть свою милую. Затем он смолк, закрыл лицо руками и
затрясся от беззвучных рыданий. А наплакавшись, глубоко вздохнул, снял
темный широчайший халат, положил его подушкой под деревом и, оставшись в
другом, бледно-розовом, лег спать. Музыка под сурдинку запиликала что-то
осторожное, хитрое. И тогда из-за кулис бесшумно выпорхнули черти в
красных балахонах, с белыми изображениями черепов на груди. Радостно
подвывая и взвизгивая, они закружились над своей добычей. И вдруг ухнул
барабан - и, подхватив спящего, черти бросились за кулисы...
сна лежал на широкой постели в жарком номере. Перед рассветом взошел ме-
сяц, озарил теплым золотистым светом верхушки пальм во дворе отеля и
противоположные балконы, и в окна потянуло свежестью. Я стал забываться.
Но тут воздух внезапно дрогнул от мощного трубного рева. Рев загремел
победно, оглушающе - и, внезапно сорвавшись, разразился страшным, захле-
бывающимся скрипом. Рыдал в соседнем дворе осел - и рыдал бесконечно
долго!
пусты. Снова полита зелень в цветниках, палисадниках и скверах, нежно и
свежо пахнущих. Верхушки пальм розовеют, небо легко и жемчужно-бирюзово.
Экипаж быстро катится по гладким мостовым. Едем к пирамидам. Вот мост с
бронзовыми львами через Нил. Свет утреннего солнца ослепительно блещет
над розово-голубым морем пара, в котором тонут и острова, и вся долина
Нила. "Привет тебе, Амон-Ра-Гормахис, сам себя производящий! Привет те-
бе, священный ястреб со сверкающими крыльями, многоцветный феникс! При-
вет тебе, дитя, ежедневно рождающееся, старец, проплывающий вечность!"
Вереницы ослов и верблюдов, нагруженных овощами, зеленью, молоком, пти-
цей, тянутся на базары и несут в город простоту деревни, здоровье полей.
Переезжаем остров, потом рукав Нила, едем мимо зоологического парка, - и
впереди открывается низменность, равнина зреющих ячменей и пшеницы: сто-
ит время Шаму, как называли египтяне жатву. И прямая, как стрела, аллея
акаций до самой пустыни прорезывает эту равнину. Там, в самом конце ал-
леи, как деревенские риги, стоят на обрыве скалисто-песчаного плоско-
горья три каменных треугольника цвета старой соломы.
четко возносятся над ним в прозрачный воздух зубчатые грани каменной
громады ржаво-соломенного цвета: Великая пирамида Хуфу!
низменность Дельты, теряется на севере, радуя вечной молодостью природы:
молоды кажутся отсюда, из пустыни, с древнейшего на земле кладбища, эти
нивы, пальмы, селения! На юге тонет в солнечном тумане долина Нила. Впе-
реди чуть виден мутно-аспидный Каир и призраки Аравийских гор. А сама
пирамида, стоящая сзади меня, восходит до ярких небес великой ребристой
горой.
в сторону Ливийской пустыни, - второй треугольник, пирамида Хафри. Ее
громада, почти равная первой и тоже утонувшая в слоистых песках, снизу
ободрана, доисторически груба и проста, как и Хуфу, но вверху блестит
розовым гранитом. В чистом воздухе она кажется необыкновенно близкой. Но
еще более четки на сини небосклона грани третьей - "красной" пирамиды
Менкери, еще сплошь покрытой сиенитом. Она гораздо меньше и острее двух
первых. А к горизонту, там, где пустыня, поднимаясь волнистыми буграми,
ярко подчеркивает сине-лиловое небо, теряется за песками еще несколько
маленьких конусов... Вот она, ясность красок, нагота и радость пустыни!
до того места, где нашли когда-то отверстие в "самое таинственное святи-
лище мира". Я знаю, что это отверстие падает вниз по скользкому склону в
триста футов, в удушающий мрак, в тесноту. Там теперь нет ничего, кроме
тьмы, летучих мышей и огромной гробницы без крышки... Где же кости того,
кто вот уже шесть тысяч лет изумляет землю? Они, говорят, покоились на
дне шахты, - под пирамидой, а не в ней. Шахта будто бы соединялась под-
земным ходом с Нилом... с подземным капищем Изиды, которой посвящена пи-
рамида... с ходом под Сфинкс... Но не все ли равно? Вот я стою и касаюсь
камней, может быть, самых древних из тех, что вытесали люди! С тех пор,
как их клали в такое же знойное утро, как и нынче, тысячи раз изменялось
лицо земли. Только через двадцать веков после этого утра родился Моисей.
Через сорок - пришел на берег Тивериадского моря Иисус... Но исчезают
века, тысячелетия, - и вот, братски соединяется моя рука с сизой рукой
аравийского пленника, клавшего эти камни...
нашел храм Изиды, покровительницы пирамиды, рядом с храмом Сфинкса, к
северо-западу от храма Озириса, господина гробницы, и построил себе пи-
рамиду рядом с храмом этой богини... Место Сфинкса - к югу от храма Изи-
ды, покровительницы пирамиды, и к северу от храма Озириса..."
рамиды в котловину, где лежит каменное стоаршинное чудовище, каменная
гряда с тринадцатиаршинной головой. И вступаю в святая святых Египта.
Это уже последняя ступень истории!
скал и могильников. Все блестит, как атлас, отделяясь от шелковистой ла-
зури. Всюду гробовая тишина и бездна пламенного света. Вот страшная из-
вилистая полоса на песке, - здесь протащила свой жгут змея, может быть,
сама Фи, знаменитая в священных писаниях Египта, вся желто-бурая, вся в
бурых поперечных лентах, с маленькими вертикальными глазками, от всех
гадов отличная рожками. Ноги мои вязнут, солнце жжет тело сквозь тонкую
белую одежду. Пробковый шлем внутри весь мокрый. Но я иду и не свожу
глаз со Сфинкса.
и плечи. Грудь обита, плоска, слоиста. Лапы обезображены. И весь он,
грубый, дикий, сказочно-громадный, носит следы жуткой древности и той
борьбы, что с незапамятных времен суждена ему, как защитнику "Страны
Солнца", Страны Жизни, от Сета, бога Смерти. Он весь в трещинах и кажет-
ся покосившимся от песков наискось засыпающих его. Но как спокойно, спо-
койно глядит он куда-то на восток, на далекую солнечно-мглистую долину
Нила! Его женственная голова, его пятиаршинное безносое лицо вызывают в
моем сердце почти такое же благоговение, какое было в сердцах подданных
Хуфу:
щий мрак!"
между ними и несмело поднимаю глаза на красноватый исполинский лик
его...
темном небе жарких стран долго спустя по закате. Он еще не разгадан. Но
божественная наука о небе называет его свечением первобытного светонос-
ного вещества, из которого склубилось солнце. Я еще помню отблеск зака-
тившегося Солнца Греции. Теперь, возле Сфинкса, в катакомбах мира, зоди-
акальный свет первобытной веры встает передо мною во всем своем страшном
величии.
Жаркая сквозная тень бесконечной аллеи кружевом бежала по лошадям, по
спине извозчика, по моим коленям. Разливы спелых хлебов дремали полуден-
ной дремотой. Полуденным сном и солнцем был отягчен зоологический парк.
Жутко и пышно было в нем в этот час! Я остановил коляску и вошел.
пыльно-серебристое небо пальмы. Накалялись цветники. На горячих дорожках
млели, цепенели огромные, сказочно разноцветные бабочки сказочно богатых
рисунков. В загоне под какими-то высокими зонтичными деревьями стоял по-
катый жираф, древнеегипетские изображения которого считались когда-то
баснословной смесью всех животных, и, поводя змеиной шеей, тянулся рога-
той головкой к листьям макушек; и нельзя было понять, льются ли это узо-
ры светотени или блестит и переливается его песочно-пантеровая шкура. В
других загонах, закрыв ясные девичьи глазки, истомленные душной тенью,
лежали палевые газели и антилопы. Дальше снова шли открытые солнцу пруды
и поляны. Неподвижно, на одной ноге, как на блестящей трости, стояли в
теплой грязной воде прудов розовые фламинго, надутые пеликаны, хохлатые
тонкие цапли. Неподвижно, бронзово-зелеными маслянистыми бревнами, лежа-
ли среди плавучих островов допотопные хампсы Египта - свиноглазые кроко-
дилы, до половины высунувшись на горячую илистую отмель. И бессильно,
плоско растягивались на песке и пестрых камнях, за частой сеткой клеток,
плетевидные гады, большеротые, остроглазые, с самоцветными головками.
Иные сверкали всем великолепием палитры в свежих красках, иные - иерог-
лифами точек, решеток, полос. Медленно ползла серая, в черных чешуйках,
"кошачья змея" и, как всякий ползучий гад, казалась длинной-длинной.
"Ночные" змеи дремали. Они так втирались в песок и так сливались с ним,
что лишь случайно наталкивался я на их неподвижно-стеклянные глаза с
вертикально-хищными зрачками. Самоцветными камнями сверкали, скользя,
ящерицы. Искрились тысячи золотисто-купоросных мух. Пряно пахли нагретые
травы. Животной теплой вонью несло из загона, где бродили голенастые
страусы, нося на своих лошадиных ногах кургузые туловища в атласно-бе-
лоснежных курчавых перьях и с глупым удивлением вытягивая лысые головки
Конан-Дойль Артур
Пехов Алексей
Никитин Юрий
Флинт Эрик
Контровский Владимир
Каргалов Вадим