там, глядя вниз на бескрайное, могучее море и крошечных людей, строивших ему
ковы.
перед бухтой был изрыт, всюду ямы, кучи камня и дерева, тачки, бревна,
полосы железа, копры для битья свай и еще какие-то приспособления из бревен,
и среди всего этого сновали люди. Они, разорвав гору динамитом, дробили ее
кирками, расчищая площадь для линии железной дороги, они месили в громадных
творилах цемент и, делая из него саженные кубические камни, опускали их в
море, строя оплот против титанической силы его неугомонных волн. Они
казались маленькими, как черви, на фоне темно-коричневой горы, изуродованной
их руками, и, как черви, суетливо копошились среди груд щебня и кусков
дерева в облаках каменной пыли, в тридцатиградусном зное южного дня. Хаос
вокруг них, раскаленное небо над ними придавали их суете такой вид, как
будто бы они вкапывались в гору, стремясь уйти в недра ее от солнечного зноя
и окружающей их унылой картины разрушения.
заунывно пели колеса тачек, глухо падала чугунная баба на дерево сваи,
плакала "дубинушка", стучали топоры, обтесывая бревна, и на все голоса
кричали темные и серые, хлопотливые фигурки людей...
стараясь сдвинуть его с места, в другом подымали тяжелое бревно и,
надрываясь, кричали:
вереница людей, согнувшись над тачками, нагруженными камнем, и навстречу им
шла другая с порожними тачками, шла медленно, растягивая одну минутку отдыха
на две... У копра стояла густая, пестрая толпа народа, и в ней кто-то
протяжно тенором выпевал:
дудке копра, падал оттуда, раздавался тупой охающий звук, и копер
вздрагивал.
насыщая воздух своим криком, пылью, терпким запахом человека. Среди них
расхаживали распорядители в белых кителях с металлическими пуговицами,
сверкавшими на солнце, как чьи-то желтые холодные глаза.
прозрачными волнами на берег, полный движения. Сияя в блеске солнца, оно
точно улыбалось добродушной улыбкой Гулливера, сознающего, что, если он
захочет, одно движение - и работа лилипутов исчезнет.
могучее дыхание веяло на берег, освежая истомленных людей, трудящихся над
тем, чтобы стеснить свободу его волн, которые теперь так кротко и звучно
ласкают изуродованный берег. Оно как бы жалело их: века его существования
научили его понимать, что не те злоумышляют против него, которые строят; оно
давно уже знает, что это только рабы, их роль бороться со стихиями лицом к
лицу, а в этой борьбе готова и месть стихии им. Они вс° только строят, вечно
трудятся, их пот и кровь - цемент всех сооружений на земле; но они ничего не
получают за это, отдавая все свои силы вечному стремлению сооружать, -
стремлению, которое создает на земле чудеса, но все-таки не дает людям крова
и слишком мало дает им хлеба. Они - тоже стихия, и вот почему море не
гневно, а ласково смотрит на их труд, от которого им нет пользы. Эти серые
маленькие черви, так источившие гору, - то же самое, что и его капли,
которые первыми идут на неприступные и холодные скалы берегов в вечном
стремлении моря расширить свои пределы и первыми гибнут, разбиваясь о них. В
массе эти капли тоже родственны ему, тогда они совсем как море, - так же
мощны и так же склонны к разрушению, чуть только веяние бури пронесется над
ними. Морю издревле ведомы и рабы, строившие пирамиды в пустыне, и рабы
Ксеркса, смешного человека, который думал наказать море тремястами ударов за
то, что оно поломало его игрушечные мосты. Рабы всегда были одинаковы, они
всегда повиновались, их всегда плохо кормили, и они вечно исполняли великое
и чудесное, иногда обоготворяя тех, кто заставлял их работать, чаще
проклиная их, изредка возмущаясь против своих владык...
преграду их вечному движению, взбегают и поют свою звучную ласковую песню о
прошлом, о всем, что в течение веков видели они на берегах этой земли...
красных чалмах, в фесках, в синих коротких куртках и в шароварах, узких у
голени, но - с широкой мотней. Это, как я узнал, анатолийские турки. Их
гортанный говор мешался с протяжным, растянутым говорком вятичей, с крепкой,
быстрой фразой волгарей, с мягкой речью хохлов.
охваченных несчастием губерний. Они делились на маленькие группы, стараясь
держаться земляк к земляку, и только космополиты-босяки сразу выделялись - и
своим независимым видом, и костюмами, и особым складом речи - из людей, еще
находившихся во власти земли, лишь временно порвавших с нею связь,
оторванных от нее голодом и не забывших о ней. Они были во всех группах: и
среди вятичей, и среди хохлов, всюду чувствуя себя на своем месте, но
большинство их собралось у копра, как у работы - сравнительно с работой на
тачках и с киркой - более легкой.
когда нарядчик исправит что-то в блоке копра, должно быть "заедавшем"
веревку. Он копался там вверху деревянной башни, то и дело крича оттуда:
повел плечами, скосил в сторону глаза, откашлялся и завел:
вызвал единодушный взрыв хохота, явившись, очевидно, импровизацией, только
что созданной запевалой, который, под смех товарищей, крутил себе усы с
видом артиста, привыкшего к такому успеху у своей публики.
овальным лицом и большими голубыми глазами. Это - Коновалов? Но у Коновалова
не было шрама от правого виска к переносью, рассекавшего высокий лоб этого
парня; волосы Коновалова были светлее и не вились такими мелкими кудрями,
как у этого; у Коновалова была красивая широкая борода, этот же брился и
носил густые усы концами книзу, как хохол. И тем не менее в нем было что-то
хорошо знакомое мне. Я решил с ним заговорить о том, к кому тут нужно
обратиться, чтоб "встать на работу", и стал дожидаться, когда перестанут
бить сваю.
снова быстро выпрямляясь, как бы готовая оторваться от земли и взлететь на
воздух. Копер скрипел и дрожал, над головами толпы поднимались обнаженные,
загорелые и волосатые руки, вытягиваясь вместе с веревкой; их мускулы
вздувались шишками, но сорокапудовый кусок чугуна взлетал вверх все на
меньшее расстояние, и его удар о дерево звучал все слабее. Глядя на эту
работу, можно было подумать, что это молится толпа идолопоклонников, в
отчаянии и экстазе вздымая руки к своему молчаливому богу и преклоняясь пред
ним. Облитые потом, грязные и напряженные лица с растрепанными волосами,
приставшими к мокрым лбам, коричневые шеи, дрожащие от напряжения плечи -
все эти тела, едва прикрытые разноцветными рваными рубахами и портами,
насыщали воздух вокруг себя горячими испарениями и, слившись в одну тяжелую
массу мускулов, неуклюже возились во влажной атмосфере, пропитанной зноем
юга и густым запахом пота.
рабочие грузно опустились тут же на землю, отирая пот, тяжело вздыхая,
поводя спинами, щупая плечи и наполняя воздух глухим ропотом, похожим на
рычание большого раздраженного зверя.
мне, скользнул по моему лицу своими глазами и сощурил их, пристально
всматриваясь в меня.
схватить меня за горло, и вдруг весь вспыхнул радостной и доброй улыбкой.
своей? В босые приписался? Ну вот и хорошо! Отлично! Давно ты? Откуда ты
идешь? Мы теперь с тобою всю землю ошагаем! Какая там жизнь... сзади-то?
Тоска одна, канитель; не живешь, а гниешь! А я, брат, с той самой поры гуляю
по белу свету. В каких местах бывал! Какими воздухами дышал... Нет, как ты
обрядился ловко... не узнать: по одеже - солдат, по роже - студент! Ну что,
хорошо так жить, с места на место? А ведь Стеньку-то я помню... И Тараса, и
Пилу... все!..
мог вставить ни слова в залп его вопросов и только улыбался, глядя в его
доброе лицо, сиявшее удовольствием встречи. Я был тоже рад видеть его, очень
рад; встреча с ним напомнила мне начало моей жизни, которое, несомненно,
было лучше ее продолжения.
Посняков Андрей
Лукин Евгений
Березин Федор
Флинт Эрик
Березин Федор
Андреев Николай