его груди и скрыла на его плече свою голову.
от внутренних, подавленных слез.
бесценное дитя! - сказал отец. - Да пошлет и тебе навсегда мир души и
оградит тебя от всякого горя. Помолись богу, друг мой, чтоб грешная молитва
моя дошла до него.
заливаясь слезами.
что-то сказать, но не могла и быстро вышла из комнаты. Я бросился вслед за
нею, предчувствуя недоброе.
улицу и ступив на набережную, вдруг остановилась и схватила меня за руку.
никогда не возвращусь назад? - сказала она, с невыразимой тоской смотря на
меня.
уже представлялось мне, как в тумане, еще, может быть, задолго до этого
дня; но теперь слова ее поразили меня как громом.
размышлял и потерялся совершенно. Голова у меня закружилась. Мне казалось
это так безобразно, так невозможно!
помня, что говорю.
не знаю, что будет и со мною!
невозможно, Наташа, бедная ты моя! Ведь это безумие. Ведь ты их убьешь и
себя погубишь! Знаешь ли ты это, Наташа?
ее слышалось столько отчаяния, как будто она шла на смертную казнь.
тем настойчивее умолял, чем больше сам сознавал всю бесполезность моих
увещаний и всю нелепость их в настоящую минуту. - Понимаешь ли ты, Наташа,
что ты сделаешь с отцом? Обдумала ль ты это? Ведь его отец враг твоему;
ведь князь оскорбил твоего отца, заподозрил его в грабеже денег; ведь он
его вором назвал. Ведь они тягаются... Да что! Это еще последнее дело, а
знаешь ли ты, Наташа... (о боже, да ведь ты все это знаешь!) знаешь ли, что
князь заподозрил твоего отца и мать, что они сами, нарочно, сводили тебя с
Алешей, когда Алеша гостил у вас в деревне? Подумай, представь себе только,
каково страдал тогда твой отец от этой клеветы. Ведь он весь поседел в эти
два года, - взгляни на него! А главное: ты ведь это все знаешь, Наташа,
господи боже мой! Ведь я уже не говорю, чего стоит им обоим тебя потерять
навеки! Ведь ты их сокровище, все, что у них осталось на старости. Я уж и
говорить об этом не хочу: сама должна знать; припомни, что отец считает
тебя напрасно оклеветанною, обиженною этими гордецами, неотомщенною! Теперь
же, именно теперь, все это вновь разгорелось, усилилась вся эта старая,
наболевшая вражда из-за того, что вы принимали к себе Алешу. Князь опять
оскорбил твоего отца, в старике еще злоба кипит от этой новой обиды, и
вдруг все, все это, все эти обвинения окажутся теперь справедливыми! Все,
кому дело известно, оправдают теперь князя и обвинят тебя и твоего отца.
Ну, что теперь будет с ним? Ведь это убьет его сразу! Стыд, позор, и от
кого же? Через тебя, его дочь, его единственное, бесценное дитя! А мать? Да
ведь она не переживет старика... Наташа, Наташа! Что ты делаешь? Воротись!
Опомнись!
пронзительной боли, столько страдания было в ее взгляде, что я понял, какою
кровью и без моих слов обливается теперь ее раненое сердце. Я понял, чего
стоило ей ее решение и как я мучил, резал ее моими бесполезными, поздними
словами; я все это понимал и все-таки не мог удержать себя и продолжал
говорить:
пойдешь из дому... ко всенощной. Стало быть, ты хотела и остаться; стало
быть, не решилась еще совершенно?
мог понять, что все уже было решено невозвратно. Но я тоже был вне себя.
смотря на нее и почти сам не понимая, что спрашиваю.
здесь, жду его, - проговорила она с той же горькой улыбкой.
за соломинку, - все это еще можно поправить, еще можно обделать другим
образом, совершенно другим каким-нибудь образом! Можно не уходить из дому.
Я тебя научу, как сделать, Наташечка. Я берусь вам все устроить, все, и
свидания, и все... Только из дому-то не уходи!.. Я буду переносить ваши
письма; отчего же не переносить? Это лучше, чем теперешнее. Я сумею это
сделать; я вам угожу обоим; вот увидите, что угожу... И ты не погубишь
себя, Наташечка, как теперь... А то ведь ты совсем себя теперь губишь,
совсем! Согласись, Наташа: все пойдет и прекрасно и счастливо, и любить вы
будете друг друга сколько захотите... А когда отцы перестанут ссориться
(потому что они непременно перестанут ссориться) - тогда...
улыбнувшись сквозь слезы. - Добрый, добрый Ваня! Добрый, честный ты
человек! И ни слова-то о себе! Я же тебя оставила первая, а ты все простил,
только об моем счастье и думаешь. Письма нам переносить хочешь...
ни одним-то упреком, ни одним горьким словом ты не упрекнул меня во все это
время! А я, я... Боже мой, как я перед тобой виновата! Помнишь, Ваня,
помнишь и наше время с тобою? Ох, лучше б я не знала, не встречала б его
никогда!.. Жила б я с тобой, Ваня, с тобой, добренький ты мой, голубчик ты
мой!.. Нет, я тебя не стою! Видишь, я какая: в такую минуту тебе же
напоминаю о нашем прошлом счастии, а ты и без того страдаешь! Вот ты три
недели не приходил: клянусь же тебе, Ваня, ни одного разу не приходила мне
в голову мысль, что ты меня проклял и ненавидишь. Я знала, отчего ты ушел:
ты не хотел нам мешать и быть нам живым укором. А самому тебе разве не было
тяжело на нас смотреть? А как я ждала тебя, Ваня, уж как ждала! Ваня,
послушай, если я и люблю Алешу, как безумная, как сумасшедшая, то тебя,
может быть, еще больше, как друга моего, люблю. Я уж слышу, знаю, что без
тебя я не проживу; ты мне надобен, мне твое сердце надобно, твоя душа
золотая... Ох, Ваня! Какое горькое, какое тяжелое время наступает!
слезы. - Как ты похудел, какой ты больной, бледный; ты в самом деле был
нездоров, Ваня? Что ж я, и не спрошу! Все о себе говорю; ну, как же теперь
твои дела с журналистами? Что твой новый роман, подвигается ли?
так себе, да и бог с ними! А вот что, Наташа: это он сам потребовал, чтоб
ты шла к нему?
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Корнев Павел
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей