Чтение 9–й страницы книги ~Рудин~

Рудин посмотрел на Пигасова... поневоле свысока: он был выше его дву-
мя головами. Пигасова чуть не покоробило со злости, и желчное лицо его
побледнело.

- Дарья Михайловна ошибается, - начал он неверным голосом, - я не на
одних женщин нападаю: я до всего человеческого рода не большой охотник.

- Что же вам могло дать такое дурное мнение о нем? - спросил Рудин.

Пигасов глянул ему прямо в глаза.

- Вероятно, изучение собственного сердца, в котором я с каждым днем
открываю все более и более дряни. Я сужу о других по себе. Может быть,
это и несправедливо, и я гораздо хуже других; но что прикажете делать?
привычка!

- Я вас понимаю и сочувствую вам, - возразил Рудин. - Какая благород-
ная душа не испытала жажды самоуничижения? Но не следует останавливаться
на этом безвыходном положении.

- Покорно благодарю за выдачу моей душе аттестата в благородстве, -
возразил Пигасов, - а положение мое - ничего, недурно, так что если даже
есть из него выход, то бог с ним! я его искать не стану.

- Но это значит - извините за выражение - предпочитать удовлетворение
своего самолюбия желанию быть и жить в истине...

- Да еще бы!- воскликнул Пигасов, - самолюбие - это и я понимаю, и
вы, надеюсь, понимаете, и всякий понимает; а истина - что такое истина?
Где она, эта истина?

- Вы повторяетесь, предупреждаю вас, - заметила Дарья Михайловна.

Пигасов поднял плечи.

- Так что ж за беда? Я спрашиваю: где истина? Даже философы не знают,
что она такое. Кант говорит: вот она, мол, что; а Гегель - нет, врешь,
она вот что.

- А вы знаете, что говорит о ней Гегель? - спросил, не возвышая голо-
са, Рудин.

- Я повторяю, - продолжал разгорячившийся Пигасов, - что я не могу
понять, что такое истина. По-моему, ее вовсе и нет на свете, то есть
слово-то есть, да самой вещи нету.

- Фи! фи! - воскликнула Дарья Михайловна, - как вам не стыдно это го-
ворить, старый вы грешник! Истины нет? Для чего же жить после этого на
свете?

- Да уж я думаю, Дарья Михайловна, - возразил с досадой Пигасов, -
что вам во всяком случае легче было бы жить без истины, чем без вашего
повара Степана, который такой мастер варить бульоны! И на что вам исти-
на, скажите на милость? ведь чепчика из нее сшить нельзя!

- Шутка не возражение, - заметила Дарья Михайловна, - особенно, когда
сбивается на клевету...

- Не знаю, как истина, а правда, видно, глаза колет, - пробормотал
Пигасов и с сердцем отошел в сторону.

А Рудин заговорил о самолюбии, и очень дельно заговорил. Он доказы-
вал, что человек без самолюбия ничтожен, что самолюбие - архимедов ры-
чаг, которым землю с места можно сдвинуть, но что в то же время тот
только заслуживает название человека, кто умеет овладеть своим самолюби-
ем, как всадник конем, кто свою личность приносит в жертву общему бла-
гу...

- Себялюбие, - так заключил он, - самоубийство. Себялюбивый человек
засыхает словно одинокое, бесплодное дерево; но самолюбие, как дея-
тельное стремление к совершенству, есть источник всего великого ... Да!
человеку надо надломить упорный эгоизм своей личности, чтобы дать ей
право себя высказывать!

- Не можете ли вы одолжить мне карандашика? - обратился Пигасов к Ба-
систову.

Басистов не тотчас понял, что у него спрашивал Пигасов.

- Зачем вам карандаш? - проговорил он наконец.

- Хочу записать вот эту последнюю фразу господина Рудина. Не записав,
позабудешь, чего доброго! А согласитесь сами, такая фраза все равно, что
большой шлем в ералаши.

- Есть вещи, над которыми смеяться и трунить грешно, Африкан Семеныч!
- с жаром проговорил Басистов и отвернулся от Пигасова.

Между тем Рудин подошел к Наталье. Она встала: лицо ее выразило заме-
шательство.

Волынцев, сидевший подле нее, тоже встал.

- Я вижу фортепьяно, - начал Рудин мягко и ласково, как путешествую-
щий принц, - не вы ли играете на нем?

- Да, я играю, - проговорила Наталья, - но не очень хорошо. Вот Конс-
тантин Диомидыч гораздо лучше меня играет.

Пандалевский выставил свое лицо и оскалил зубы.

- Напрасно вы это говорите, Наталья Алексеевна: вы играете нисколько
не хуже меня.

- Знаете ли вы "Erlkonig"11 Шуберта? - спросил Рудин. ----

11 "Лесной царь" (нем.).

- Знает, знает! - подхватила Дарья Михайловна. - Садитесь,
Constantin... А вы любите музыку, Дмитрий Николаич?

Рудин только наклонил слегка голову и провел рукой по волосам, как бы
готовясь слушать... Пандалевский заиграл.

Наталья встала возле фортепьяно, прямо напротив Рудина. С первым зву-
ком лицо его приняло прекрасное выражение. Его темно-синие глаза медлен-
но блуждали, изредка останавливаясь на Наталье. Пандалевский кончил.

Рудин ничего не сказал и подошел к раскрытому окну. Душистая мгла ле-
жала мягкой пеленою над садом; дремотной свежестью дышали близкие де-
ревья. Звезды тихо теплились. Летняя ночь и нежилась и нежила. Рудин
поглядел в темный сад - и обернулся.

- Эта музыка и эта ночь, - заговорил он, - напомнили мне мое студен-
ческое время в Германии: наши сходки, наши серенады...

- А вы были в Германии? - спросила Дарья Михайловна.

- Я провел год в Гейдельберге и около года в Берлине.

- И одевались студентом? Говорят, они там как-то особенно одеваются.

- В Гейдельберге я носил большие сапоги со шпорами и венгерку со
шнурками и волосы отрастил до самых плеч... В Берлине студенты одевают-
ся, как все люди.

- Расскажите нам что-нибудь из вашей студенческой жизни, - промолвила
Александра Павловна.

Рудин начал рассказывать. Рассказывал он не совсем удачно. В описани-
ях его недоставало красок. Он не умел смешить. Впрочем, Рудин от расска-
зов своих заграничных похождений скоро перешел к общим рассуждениям о
значении просвещения и науки, об университетах и жизни университетской
вообще. Широкими и смелыми чертами набросал он громадную картину. Все
слушали его с глубоким вниманием. Он говорил мастерски, увлекательно, не
совсем ясно... но самая эта неясность придавала особенную прелесть его
речам.

Обилие мыслей мешало Рудину выражаться определительно и точно. Образы
сменялись образами; сравнения, то неожиданно смелые, то поразительно
верные, возникали за сравнениями. Не самодовольной изысканностью опытно-