тился капитан. Ни тот, ни другой не проронили ни слова; зеленоглазый,
как и прежде, сразу же начал осматривать меня и наложил новую повязку на
рану, а Хозисон стоял, уставясь мне в лицо странным, хмурым взглядом.
теря аппетита, ни света, ни еды - сами понимаете, чем это грозит.
подвешен не хуже, чем у всякого другого шотландца; ну, да ладно, пусть
не будет недомолвок: я желаю, чтобы мальчугана забрали из этой дыры и
поместили в кубрик.
скажу. Лежит здесь, и пусть лежит.
мне? Позвольте со всем смирением напомнить, что нет. То есть платить-то
мне платят и, кстати, не слишком щедро, но лишь за то, что я на этом
старом корыте второй помощник, и вам очень хорошо известно, легко ли мне
достаются эти денежки. Но больше мне никто ни за что не платил.
вас и вправду грех бы жаловаться, - отозвался капитан. - И вот что поз-
вольте сказать: чем загадки загадывать, придержите-ка лучше язык. Ну,
пора на палубу, - договорил он уже повелительным тоном и поставил ногу
на ступеньку трапа.
он.
Риак, твердо глядя ему в глаза.
тан. - Пора бы, кажется, изучить меня: да, я крутой человек, суровый, но
такое сказануть!.. И не стыдно вам? Эти слова идут от скверной души и
нечистой совести. Раз вы полагаете, что мальчишка умрет...
те.
этого удивительного разговора, увидел, как мистер Риак отвесил ему вслед
низкий и откровенно глумливый поклон. Как ни плохо мне было, две вещи я
понял. Первое: помощник, как и намекал капитан, правда, навеселе; и вто-
рое: пьян он или трезв, с ним определенно стоит подружиться.
к себе на плечи, принес в кубрик, опустил на застланную грубыми одеялами
койку, и я сразу же лишился чувств.
среди людей! Кубрик оказался довольно просторным помещением, уставленным
по стекам койками; на них сидели, покуривая, подвахтенные, кое-кто лежал
и спал. Погода стояла тихая, дул попутный ветерок, так что люк был отк-
рыт и сквозь него лился не только благословенный дневной свет, но время
от времени, когда бриг кренило на борт, заглядывал даже пыльный луч
солнца, слепя мне глаза и приводя в восторг. Мало того: стоило мне ше-
лохнуться, как один из матросов тотчас поднес мне какое-то целительное
питье, приготовленное мистером Риаком, и велел лежать тихо, чтобы скорей
поправиться.
да. И знаешь, - прибавил он, - это ведь я тебя угостил!
заодно приглядываясь к моим спутникам. Матросы в большинстве своем гру-
бый народ, я эти были такие же: оторванные от всего, что делает человека
добрей и мягче, обреченные носиться вместе по бурной и жестокой стихии
под началом не менее жестоких хозяев. Одни из них в прошлом ходили на
пиратских судах и видывали такое, о чем язык не повернется рассказать;
другие сбежали из королевского флота Я жили с петлей на шее, отнюдь не
делая из этого секрета; и все они, даже закадычные друзья, были готовы,
как говорится, "чуть что - и в зубы". Но и нескольких дней моего заточе-
ния в кубрике оказалось довольно, чтобы мне совестно стало вспоминать,
какое суждение я вынес о них вначале, как презрительно смотрел на них на
пирсе у переправы, словно это нечистые скоты. Айди все подряд негодяями
не бывают, у каждой среды есть свои пороки и свои достоинства, и моряки
с "Завета" не являли собой исключения. Да, они были неотесанны, вероят-
но, они были испорченны, но в них было и много хорошего. Они были добры,
когда давали себе труд вспомнить об этом, простодушны до крайности, даже
в глазах неискушенного деревенского паренька вроде меня, и не лишены
кое-каких представлений о честности.
койки и все рассказывал про жену и сына. Он прежде рыбачил, но лишился
своей лодки и вынужден был поступить на океанское судно. Вот уже сколько
лет прошло, а мне его никак не забыть. Его жена - "совсем молоденькая,
не мне чета", как он любил говорить, - не дождалась мужа домой. Никогда
ему больше не затопить для нее очаг поутру, не смотреть за сынишкой,
когда она прихворнет. Да и многие из них, горемык, оказалось, шли в свой
последний рейс: их приняло море и растерзала хищная рыба, а об усопших
негоже говорить дурно.
всех, и хотя около третьей части недоставало, я все равно очень обрадо-
вался и возлагал на эти деньги большие надежды, думая о стране, куда мы
направлялись. "Завет" шел в Каролину, но не подумайте, что для меня она
стала бы только местом изгнания. Правда, работорговля уже и тогда шла на
убыль, а после мятежа американских колоний и образования Соединенных
Штатов, разумеется, вовсе захирела, однако в дни моей юности белых людей
еще продавали в рабство плантаторам, и именно такая судьба была уготова-
на мне злодеем-дядюшкой.
бу, забегал юнга Рансом (от него я и услыхал впервые про эти страшные
дела), то в немой муке растирая свои синяки и ушибы, то исступленно
проклиная мистера Шуана за его зверство. У меня сердце кровью облива-
лось, но матросы относились к старшему помощнику с большим уважением,
говоря, что он "единственный стоящий моряк изо всех этих горлопанов и не
так уж плох, когда протрезвится". И точно; вот какую странность подметил
я за первым и вторым помощниками: мистер Риак, трезвый, угрюм, резок и
раздражителен, а мистер Шуан и мухи не обидит, если не напьется. Я спра-
шивал про капитана, но мне сказали, что этого железного человека даже
хмель не берет.
убогого существа по имени Рансом что-то похожее на человека, верней ска-
зать - на обыкновенного мальчика. Однако по разуму его едва ли можно бы-
ло назвать вполне человеком. Он совершенно не помнил, что было до того,
как он ушел в море; а про отца помнил только, что тот делал часы и дер-
жал в комнате скворца, который умел свистать "Край мой северный"; все
остальное начисто стерлось за эти годы, полные лишений и жестокости. О
суше у него были странные представления, основанные на матросских разго-
ворах: что якобы там мальчишек отдают в особое рабство, именуемое ремес-
лом, и подмастерьев непрерывно порют и гноят в зловонных тюрьмах. В каж-
дом встречном горожанине он видел тайного вербовщика, в каждом третьем
доме - притон, куда заманивают моряков, чтобы опоить их, а потом прире-
зать. Сколько раз я рассказывал ему, как много видел добра от людей на
этой суше, которая его так пугала, как сладко меня кормили, как заботли-
во обучали родители и друзья! После очередных побоев он в ответ горько
плакал и божился, что удерет, а в обычном своем дурашливом настроении,
особенно после стаканчика спиртного, выпитого в рубке, только поднимал
меня на смех.
сомненно, из самых добрых побуждений; но, не говоря уж о том, как губи-
телен был алкоголь для здоровья Рансома, до чего жалок был этот несчаст-
ный, забитый звереныш, когда, лопоча невесть что, он приплясывал на нет-
вердых ногах! Кое-кто из матросов только скалил на это зубы, но не все:
были и такие, что, припомнив, быть может, собственное детство или
собственных ребятишек, чернели, словно туча, и одергивали его, чтобы не
валял дурака и взялся за ум. Мне же совестно было даже глаза поднять на
беднягу. Он снится мне и поныне.
дало с одной встречной волны на другую, так что люк был почти все время
задраен и кубрик освещался лишь фонарем, качавшимся на бимсе. Работы
хватало на всех: что ни час - то либо брать, либо отдавать рифы у пару-
сов. Люди устали и вымотались, весь день то у одной койки, то у другой
завязывались перебранки, а мне ведь ногой нельзя было ступить на палубу,
так что легко вообразить, как опостылела мне такая жизнь и как я жаждал
перемены.
прежде следует рассказать про один мой разговор с мистером Риаком, после
которого мне стало немного легче переносить испытания. Улучив минуту,
когда хмель привел его в благодушное настроение (трезвый, мистер Риак
даже не глядел в мою сторону), я взял с него слово молчать и выложил без
утайки свою историю.
выручит меня, только нужно раздобыть перо, бумаги, чернил и отписать
мистеру Кемпбеллу и мистеру Ранкилеру: с их помощью, если я сказал прав-
ду, он определенно сможет вызволить меня из беды и отстоять мои права.
ний, можешь мне поверить. Много их мотыжит табак за океаном, кому жить
Лондон Джек
Посняков Андрей
Березин Федор
Ильин Андрей
Андреев Николай
Шилова Юлия