Чтение 9–й страницы книги ~Остров Крым~

юности и вспомнив вес свое сегодняшнее поведение. Андрей Арсениевич так
изумился, что резко затормозил. Что происходит сегодня с ним? Он обернулся.
Зеленое небо в проеме улицы, серп луны над контуром Сюрю-Кая, В боковой
улочке, уходящей к морю, медленно вращается светящийся овал найт-клаба
"Калипсо". Пронзительный приступ молодости. Ветер, прилетевший из Библейской
Долины, согнул на миг верхушки кипарисов, вспенил и посеребрил листву
платана, взбудоражил и закрутил Лучникова. Что обострило сегодня все мои
чувства -- появившаяся опасность, угроза? Совершенно забытое появилось вновь
-- простор и обещания коктебельской ночи.

У входа в "Калипсо" стояло десятка полтора машин. Несколько стройных
парней-яки пританцовывали на асфальте в меняющемся свете овала. Вход -- 15
тичей. За двадцать лет, что Лучников здесь не был, заведение стало
фешенебельным. Когда-то здесь в гардеробной висела большая картина, которую
лучниковская компания называла "художественной". На ней была изображена
нимфа Калипсо с большущими грудями и татарскими косами, которая с тоской
провожала уплывающего в пенных волнах татарина Одиссея. Теперь в той же
комнате по стенам вился изысканнейший трех-, а может быть, и
четырехсмысленный рельеф, изображающий приключения малого, как сперматозоид,
Одиссея в лоне гигантской, разваленной на десятки соблазнительных кусков
Калипсо. Все это было подсвечено, все как бы дышало и трепетало, двигались
кинетические части рельефа. Лучников подумал, что не обошлось в этом деле
без новых эмигрантов. Уж не Нусберг ли намудрил?

Едва он вошел в зал и направился к стойке, как тут же услышал за спиной
чрезвычайно громкие голоса.

-- Смотрите, господа, редактор "Курьера"!

-- Андрей Лучников собственной персоной!

-- Что бы это значило -- Лучников в "Калипсо"?

Говорили по-русски и явно для того, чтобы он обернулся. Он не
обернулся. Присев к стойке, он заказал "Манхаттен" и попросил бармена сразу
после идиотской песенки "Город Запорожье" (Должно быть. не меньше десяти раз
уже крутили за сегодняшний вечер? не менее ста, сэр, у меня уже мозжечок
расплавился, сэр, от этого "Запорожья"), так вот сразу после этого включите,
пожалуйста, музыку моей юности "Sеrеnаdе in Вlue" Глена Миллера. С
восторгом, сэр, ведь это и моя юность тоже, не сомневался в этом. Мне
кажется, сэр, я вас уже встречал. Еще сомневаетесь? не исключено, что вы из
Евпатории, сэр. Кажется, там у вас отель. Смешно, Фаддеич... Как вы меня?..
Смешно, говорю, Фаддeич, прошло двадцать лет, я стал знаменитым человеком, а
ты так и остался занюханным буфетчиком, но вот я тебя прекрасно узнаю, а ты
меня, рех жоржовый, нe узнаешь. Андрюша! Фуюша! Не надо сквернословить! Ну,
а обняться-то можно, а? Слегка всплакнуть? Слышишь серебряные трубы -- Глен
Миллер бэнд!.. Голубая серенада, 1950 год, первые походы в "Калипсо"...
первые поцелуи... первые девушки... драки с американскими летчиками...

Хлопая по спине и по скуле Фаддеича, слушая свинговые обвалы Миллера,
Лучников вдруг осознал, что привело его в эту странную ночь именно сюда -- в
"Калипсо". В юности здесь всегда была пленительная атмосфера опасности.
Неподалеку за Мысом Хамелеон находилась американская авиабаза и летчики
никогда не упускали возможности подраться с русскими ребятами. Быть может, и
сегодня, неожиданно помолодев от ощущения опасности, от словца "покушение",
Лучников почувствовал желание бросить вызов судьбе, а где же бросить вызов
судьбе, как не в "Калипсо".

Признаться в этом даже самому себе было стыдно. Все здесь переменилось
за два десятилетия. Клуб стал респектабельным, дорогим местом вполне
благопристойных развлечений верхушки среднего класса, секс перестал быть
головокружительным приключением, а летчики, постарев, демонтировали базу и
давно уже отбыли в свои Милуоки.

Остался старый Фаддеич и даже вспомнил меня, это приятно. Сейчас допью
"Манхаттен" и уеду домой в Симфи и завтра в газету, а через три дня
самолет-- Дакар, Нью-Йорк, Париж, конференция против апартеида, сессия
Генеральной Ассамблеи, встреча редакторов ведущих газет мира по проблеме
"Спорт и политика" и, наконец, Москва.

Вдруг он увидел в зеркале за баром своего сына, о котором он, планируя
следующую неделю, гнуснейшим образом забыл. Что же удивляться -- мы потеряли
друг друга, потому что не ищем друг друга. Распланировал всю неделю --
Дакар, Нью-Йорк, Париж, Москва -- и даже не вспомнил о сыне, которого не
видел больше года.

С кем он сидит? Странная компания. В глубине зала -- в нише -- бледное
длинное лицо Антошки, золотая головка Памелы на его плече, а вокруг за
столом четверо плотных мужланов в дорогих костюмах, браслеты, золотые
"роллексы". Ага, должно быть, иностранные рабочие с Арабатской стрелки.

-- Там мой сын сидит, -- сказал он Фаддеичу.

-- Это твой сын? Такой длинный.

-- А кто там с ним, Фаддеич?

-- Не знаю. Первый раз вижу. Это не наша публика. Нынешний Фаддеич за
стойкой как зав. кафедрой, седовласый метр, а под началом у него три шустрых
итальянца. Лучников махнул рукой и крикнул сыну:

-- Антоша! Памела! Идите сюда! Приготовь шампанского, Фаддеич, --
попросил старого друга.

Щелчок пальцами -- серебряное ведерко с бутылкой "Вдовы" мигом перед
нами. Однако где же наш сын? В конце концов необходимо познакомить его с
Фаддеичем, передать эстафетную палочку поколений. Не хочет подойти --
пренебрегает? Generation gap? В зеркале Лучников, однако, видел, что Антон
хочет подойти, но каким-то странным образом не может. Он сидел со своей
Памелой в глубине ниши, а четверо богатых дядек вроде бы зажимали его там,
как будто не давали выйти. Какие-то невежливые.

-- Какие-то там невежливые, -- сказал Лучников Фаддеичу и заметил, что
тот весьма знакомым образом весь подобрался -- как в старые времена! -- и
сощуренными глазами смотрит на невежливых.

-- Тhаt's tгuе, Андрей, -- проговорил, медленно и так знакомо улыбаясь,
Фаддеич. -- Они невежливые. Подхваченный восторгом, Лучников спрыгнул с
табуретки.

-- Пойду, поучу их вежливости, -- легко сказал он и зашагал к нише.

Пока шел под звуки "Голубой серенады", заметил, что симферопольские
интеллектуалы смотрят на него во все глаза.

Подойдя, Лучников взял руку одного из дядек и сжал. Рука оказалась на
удивление слабой. Должно быть, от неожиданности: у такого мордоворота не
может быть столь слабая рука. Лучников валял эту руку, чуть ли не сгибал ее.

-- В чем дело, Антоша? -- спросил он сына. -- Что это за люди?

-- Черт их знает, -- пробормотал растерянно Антон. Как растерялся, так
небось по-русски заговорил. -- Подошли к нам, сели и говорят -- вы отсюда не
выйдете. Что им надо от нас -- не знаю.

-- Сейчас узнаем, сейчас узнаем. -- Лучников крутил слабую толстую
руку, а другой своей свободной рукой взялся расстегивать пиджак на животе
незнакомца. В старые времена такой прием повергал противника в панику.

Между тем к нише подходили любопытные и среди них симфи-пипл, те, что
его знали. С порога за этой сценой наблюдал дежурный городовой. Кажется,
Фаддеич с ним перемигивался.

Четверо были все мужики за сорок и говорили на яки с уклоном в
татарщину, как обычно изъяснялись на Острове турки, работающие в
"Арабат-ойл-компани".

-- Гив май хэнд, ага, -- попросил Лучникова пленник. -- Кадерлер вери
мач, пжалста, Лучников-ага.

Лучников отпустил руку и дал им всем выйти из ниши, одному, другому,
третьему, а на четвертого показал сыну.

-- Поинтересуйся, Антон, откуда джентльменам известно наше имя.

Мальчик быстро пошел за четвертым и в середине зала мгновенным и мощным
приемом каратэ зажал его. Лучников

пришел в восторг. Этот прием был как бы жестом дружбы со стороны
Антона: несколько лет назад они вместе брали уроки каратэ.

-- Откуда ты знаешь моего отца? -- спросил Антон.

-- Ти Ви... яки бой... Ти Ви... юк мэскель... кадерлер... маярта...
сори мач... -- кряхтел четвертый.

-- Он тебя на телевизии видел, -- как бы перевел Антон. -- Извиняется.

-- Отпусти его, -- сказал Лучников.

Он хлопнул сына по плечу, тот ткнул его локтем в живот, а Памела,
хохоча, шлепнула обоих мужчин по задам. Четверо мигом улетучились из
"Калипсо". Городовой, засунув руки за пояс с мощным кольтом, вышел вслед за
ними. Симфи-пипл аплодировал. Сцена получилась, как в вестерне. Молодым
огнем сияли глаза Фаддеича.

Они выпили шампанского. Памела с интересом посматривала на Лучникова,
должно быть, прикидывая, была ли у него Кристина и что из этого вышло.
"Очевидно, возможен был и другой вариант", -- решил Лучников. Антон
рассказывал Фаддеичу разные истории о каратэ, как ему пригодилось его
искусство в разных экзотических местах мира. Фаддеич серьезно и уважительно
кивал.

Когда они втроем вышли на улицу, обнаружилось, что три колеса
дедушкиного "лендровера" пропороты ножом. "Неужели СВРП занимается такими
мелкими пакостями? -- подумал Лучников. -- Может быть, сам Иг-Игнатьев? На
него это похоже".

К ним медленно, все та же шерифская кинематографическая походочка,
подходил городовой. Рядом кучкой брели присмиревшие четверо злоумышленников.

-- Видели, офицер? -- Лучников показал городовому на "лендровер".

-- Эй, вы, -- позвал городовой четверых. -- Расскажите господам, что вы
знаете.

Четверо сбивчиво, но с готовностью стали рассказывать. Оказалось, что
они попросту шли в "Калипсо" повеселиться, когда к ним подошел какой-то ага,
предложил 200 тичей... 200 тичей? Вот именно-- двести... и попросил попугать
"щенка Лучникова". Ну, настроение было хорошее, ну вот и согласились сдуру.
Оказалось, что этот ага все время сидел в "Калипсо" и за всей этой историей
наблюдал, а потом выскочил перед ними на улицу, проткнул даггером шины у
"лендровера", сел в свою машину и укатил. Ярко-желтый, ага, сори мина,