товне и в глазах, жадных и просящих, была незащищенность, что-то детс-
кое, недоразвитое и какое-то упорство, обреченное на провал.
помочь?" Смешно, да? Нет! Я прошел, наверное, через все фазы наивного
цинизма. Не знаю, всем ли необходима его школа, но я пришел сейчас к ка-
ким-то элементарным понятиям, к самым первым ценностям: к верности, жа-
лости, долгу, честности, - вот что я исповедовал сейчас: "Милость и ис-
тина да не оставят тебя". Не знаю, верно ли я угадываю людей, верно ли
угадываю себя, но я стараюсь угадывать, я учредил в своей душе кассу
взаимопомощи. Что я могу сделать для них? Ничего и все: жить, не устраи-
вая засад, не готовя ловушек, протягивать открытые ладони вперед. Я дос-
таточно дрался кулаками, и ногами, и головой, головой снизу вверх с раз-
ными подонками; меня лупили кулаками, ногами, а однажды и кастетом, но
лупили также и улыбками, и рукопожатиями, и тихими голосами по телефону,
а я не умею драться улыбкой, рукопожатием, тихим голосом, да и не нужно
мне этого, потому что драка пойдет уже не только за себя. Научиться
драться только за себя - это нехи
годня он поставил личный рекорд на одном эпизоде - девять дублей. Все
очень устали, а предстояли еще ночные съемки в крепости, и поэтому, ког-
да солнце быстро пошло на спад и стало красным шаром и волны окрасились
в красный цвет, все потянулись в столовую молчаливо, с трудом вытаскивая
из песка ноги, думая только о том, что завтра обещан отгул.
нель" - видно, денежки водились у тех троих. Я прошел с подносом через
весь зал и поставил его на Танин стол.
все-таки они подошли, в руках у одного была бутылка "карбонеля". Подошли
и сразу стали сыпать какими-то шуточками, какими-то изощренными двусмыс-
ленностями, понятными только им одним. За их спинами подпрыгивал Кянукук
со стаканом в руках.
рубленом шницеле.
старого коньяка, - сказал один из троих.
дел к ним спиной, ел макароны, и меня все время не оставляло чувство,
что на мою голову может сейчас обрушиться эта бутылка с заграничной эти-
кеткой. Когда передо мной оказался стакан, подвинутый рукой с перстнем,
я встал, забрал то, что не доел - компот и все такое, и пересел за дру-
гой столик.
и вылил из него коньяк на пол, рубль сорок коту под хвост. Я похлопал в
ладоши. Он весь побагровел. Двух других смутил поступок усатого, они бы-
ли поумнее его. Но тем не менее они все подсели к Таниному столу, и за
их широкими спинами я уже больше ничего не видел.
до сантиментов. Это верно, как верно и то, что сто человек - это сто ра-
зобщенных характеров. Бывает так: работа идет по графику, все что-то де-
лают, отснятый материал увеличивается, но властвует над всеми какое-то
мелочное раздражение, кто-то на кого-то льет грязь, кто-то замкнулся и
ушел в себя, кто-то сцепился с кем-то по пустякам, и тогда это уже не
работа и материал, это брак.
исходит обвинение, и тогда делается фильм, лучшие места фильма.
веком. Сколько раз я, бывало, и сам испытывал это. Слоняешься по комна-
те, курева не можешь найти, перо мажет, бумага - дрянь, звонят друзья,
сообщают разные гадости, за столом не сидится, тянет на кровать, тянет в
ресторан, тянет на улицу, и так противно, свет тебе не мил. Но вот при-
ходит в твою комнату любимая или голову твою посещает замечательная
идея. Самолюбие, обиды, тревога, изжога, уныние - все исчезает. Вдохно-
вение объединяет личность.
охвачены, объединены, слиты в один комок неизвестно откуда взявшимся
вдохновением. На ночную съемку приехал даже директор картины Найман. Он,
царь и бог подъемных, суточных, квартирных, распределитель кредитов и
хранитель печати, считающий творческих работников бездельниками и прожи-
гателями жизни, сейчас сидел на складном стульчике и читал сценарий.
дым, поливали булыжник водой. В глубине средневековой улочки появлялись
фигуры Тани и Андрея. Потом переползали на другое место, перетаскивали
туда все хозяйство, пускали дым, поливали булыжник, снимали с другой
точки. За веревками оцепления толпились горожане.
У нас объявили перерыв на полчаса. Принесли горячий кофе в огромных чай-
никах. Я получил свой стакан и медленно побрел, отхлебывая на ходу, в
какой-то мрачный закоулок, над которым висели ветви могучих лип. Поче-
му-то казалось, что Таня сейчас побежит за мной так, как бегала в этом
фильме. Но она не побежала.
сказал Кянукук.
Вроде бы как своему человеку.
узкой каменной улице, похожей на улицу Лабораториум, но здесь все же
кое-где светились окна. Вдруг он притронулся к моему плечу и сказал за-
душевно:
один. Ты понимаешь?
кими огоньками судов, а под ногами у нас оказался город, словно выплыва-
ющий со дна: мы вышли на площадку бастиона. Сели на камни спиной к горо-
ду. До нас донеслась музыка со съемочной площадки, играл рояль. Я прис-
лушался - очень хорошо играл рояль.
но я стараюсь, слежу...
му-то мне захотелось, чтобы ему понравились мои рассказы.
повесть автора вашего сценария.
тельно точные вещи, просто странно было его слушать.
ясни, пожалуйста, зачем ты подался сюда?
просвет улицы. Руки засунуты в карманы джинсов, ноги расставлены, от них
падали длинные тени, теряющиеся во мраке улицы. Молча они смотрели на
нас. Кажется, они немного играли в гангстеров, но я сразу понял, что это
не просто игра.
ные парни, москвичи...
и встал. - Что вам нужно? - спросил я их.
жать было некуда - внизу отвесная скала. Я подошел к ним.
каждого, - сказал один.
прощения.
ботинка по голени, прямо в кость. Второй ударил в лицо, и я полетел го-
ловой на стену. Первый упал на меня и стал молотить кулаками по груди и
по лицу. Я с трудом сбросил его с себя и вскочил на ноги, но тут же сбо-
ку в ухо ударил второй, и все закрутилось, завертелось, запрыгало.
Что-то я еще пытался делать, бил руками, ногами и головой снизу вверх, а
в мозгу у меня спереди, сзади, сбоку вспыхивали атомные взрывы и трещала
Лукьяненко Сергей
Конюшевский Владислав
Орлов Алекс
Орлов Алекс
Круз Андрей
Посняков Андрей