одинок.
стали тверже, он выпрямился, несколько раз взглянул на попадью и сказал:
высокий и сильный, он подошел и, как ребенка, погладил ее по голове.
лежали черные круги: как будто притаилась там ночь и не хотела уходить.
собравши деньги, они уедут далеко - еще неизвестно куда. А идиот останется:
он будет отдан на воспитание. И попадья плакала и смеялась, и в первый раз
после рождения идиота поцеловала мужа в губы, краснея и смущаясь.
четыре года.
надежда и радость. Всею силою пережитых страданий поверила попадья в новую
жизнь, совсем новую и совсем особенную, какой нет и не может быть у других
людей. Она смутно чувствовала то, что происходит в сердце ее мужа, но она
видела его особенную бодрость, спокойную и ровную, как пламя свечи; видела
особенный блеск его глаз, какого не было раньше, и верила в его силу. О.
Василий пытался иногда говорить с нею о том, куда они уедут и как будут
жить, - но она не хотела его слушать: точные и определенные слова отпугивали
ее широкую и бесформенную мечту и как-то странно и страшно сближали будущее
с мучительным прошлым. Одного только она хотела: чтоб это было далеко, за
пределами знакомого ей и по-прежнему страшного мира. Как и раньше, случались
запои, но проходили быстро, и она не боялась их: верила, что скоро
перестанет пить совсем. "Там будет другое, там не нужно будет пить", -
думала она, озаренная светом неопределенной и прекрасной мечты.
поле, возвращалась в сумерки и поджидала у калитки, когда приедет с сенокоса
о. Василий. Неслышно и медленно нарастала тьма короткой летней ночи; и
казалось, что никогда не придет ночь и не погасит дня; и только взглянув на
смутные очертания рук, лежавших на коленях, она чувствовала, что есть что-то
между нею и ее руками, и это - ночь с своей прозрачною и таинственною мглою.
И уже беспокоиться она начинала, когда приезжал о. Василий, высокий,
сильный, веселый, окруженный резким и приятным запахом травы и поля. Лицо у
него было темное от ночи, а глаза ласково светились, и в сдержанном голосе
словно таилась необъятная ширь полей и запахов трав и радость
продолжительной работы.
смехом, как будто насмехался он над кем-то или над самим собою.
шли ужинать.
стеснялся своих длинных рук и ног и так неуклюже и смешно двигал ими, что
попадья весело шутила:
удержишь, - говорила она.
строго: наедине с мыслями своими не смел он шутить и смеяться. И глаза его
смотрели сурово и с гордым ожиданием, ибо чувствовал он, что и в эти дни
покоя и надежды над жизнью его тяготеет все тот же жестокий и загадочный
рок.
снопы.
шли такие же длинные и косые тени, когда со стороны Знаменского принесся
жидкий и еле слышный звон, странный своею неурочностью. О. Василий быстро
обернулся: там, где темнела среди ветел крыша его домика, неподвижно стоял
густой клуб черного смолистого дыма, и под ним извивалось, словно
придавленное, багровое, без свету, пламя. Пока побросали снопы с телеги,
пока прискакали в село, уже темнело и пожар кончился: догорали, как свечи,
черные обугленные столбы, смутно белела кафлями обнаженная печь, и низко
стлался белый дым, похожий на пар. Он окутывал ноги тушивших мужиков, и на
фоне догорающей зари они словно висели в воздухе плоскими смутными тенями.
образовавшейся от пролитой воды, возбужденно и громко разговаривали и
внимательно присматривались друг к другу, точно не узнавали сразу ни
знакомых лиц, ни голосов. С поля пригнали стадо, и оно тревожно металось.
Коровы мычали, овцы неподвижно глядели стеклянными выпуклыми глазами,
растерянно терлись между ног и шарахались в сторону от беспричинного испуга,
дробно попыливая копытцами. За ними гонялись бабы, и по всему селу слышался
однообразный призыв: кыть-кыть-кыть. И от этих темных фигур с темными, как
будто бронзовыми лицами, от этого однообразного и странного призыва, от
людей и животных, слившихся в одном стихийном чувстве страха - веяло чем-то
дикарским, первобытным.
рассказывали, пожар начался в комнате, где отдыхала пьяная попадья -
вероятно, от зароненного огня с папиросы или от небрежно брошенной спички.
Весь народ был в поле; и успели спасти только перепуганного идиота да
кое-какие вещи, а сама попадья сильно обгорела, и ее вытащили чуть живою,
без памяти. Когда рассказывали это прискакавшему о. Василию, ожидали от него
взрыва горя и слез, и были удивлены: вытянув шею вперед, он слушал
сосредоточенно и внимательно, с напряженно сомкнутыми губами; и был у него
такой вид, точно он уже знал то, что ему рассказывают, и только проверял
рассказ. Как будто в этот короткий сумасшедший час, пока он, стоя с
разметавшимися волосами и прикованным к огненному столбу взглядом, бешено
скакал на подпрыгивающей телеге, он догадался обо всем: и о том, отчего
должен был произойти пожар, и о том, что все имущество и попадья должны были
погибнуть, а идиот и Настя уцелеть.
решительно и прямо направился через толпу к дому дьякона, где нашла приют
умиравшая попадья.
Он подошел, низко наклонился к бесформенной, глухо стонущей массе, увидел
сплошной белый пузырь, страшно заменивший собой знакомое и дорогое лицо, и в
ужасе отшатнулся и закрыл лицо руками.
было что-то сказать, но вместо слов из горла ее выходил глухо отрывистый
хрип. О. Василий отнял руки от лица: на нем не было слез, оно было
вдохновенно и строго, как лицо пророка. И когда он заговорил, раздельно и
громко, как говорят с глухими, в голосе его звучала непоколебимая и страшная
вера. В ней не было человеческого, дрожащего и в силе своей; так мог
говорить только тот, кто испытывал неизъяснимую и ужасную близость бога.
Настя. Я здесь, около тебя. И дети здесь. Вот Василий. Вот Настя.
что-нибудь или нет. И, еще повысив голос, о. Василий продолжал, обращаясь к
бесформенной, обгоревшей массе:
любовь моя. И благослови детей в сердце своем. Вот они: вот Настя, вот
Василий. Благослови. И отыди с миром. Не страшись смерти. Бог простил тебя.
Бог любит тебя. Он даст тебе покой. Отыди с миром. Там увидишь Васю. Отыди с
миром.
Василий остался с умирающей - на всю короткую летнюю ночь, в приход которой
не верила попадья. Он стал на колени и, положив голову возле умирающей,
обоняя легкий и страшный запах горелого мяса, заплакал тихими и обильными
слезами нестерпимой жалости. Он плакал о ней, молодой и красивой, доверчиво
ждущей радостей и ласк; о ней, потерявшей сына; о ней, безумной и жалкой,
объятой страхом, гонимой призраками; он плакал о ней, которая ждала его в
летние сумерки, покорная и светлая. Это ее тело, необласканное, нежное тело
пожирал огонь, и она так пахнет. Что она - кричала, билась, звала мужа?
так тихо, как бывает только в присутствии смерти. Он посмотрел на жену: она
была неподвижна той особенной неподвижностью трупа, когда все складки одежд
и покрывал кажутся изваянными из холодного камня, когда блекнут на одеждах
яркие цвета жизни и точно заменяются бледными искусственными красками.
подчеркивая тишину комнаты, гармонично стрекотали кузнечики. Около лампы
бесшумно метались налетевшие в окно ночные бабочки, падали и снова кривыми
болезненными движениями устремлялись к огню, то пропадая во тьме, то белея,
как хлопья кружащегося снега. Умерла попадья.
прав. Я верю.
грязной ваты и перевязок - точно жаждал он превратиться в прах и смешаться с
прахом. И с восторгом беспредельной униженности, изгоняя из речи своей самое
слово "я", сказал:
Володихин Дмитрий
Березин Федор
Прозоров Александр
Контровский Владимир
Фазиль Искандер
Афанасьев Роман