Чтение 9–й страницы книги ~Самовар~

продотряд, командовал ЧОНом.

Семья подалась из голодного промерзшего Петрограда на хлебную Украину,
к родственникам, и сгинула в дыму Гражданской войны -- а либо вырезали в
погроме, либо успели откатиться в Польшу, Чехословакию или далее.

Товарищ Бауман был поставлен партией на хозяйственную работу, поднимал
страну и рос вместе с ней, восстанавливал железнодорожный транспорт, за руку
здоровался с Кагановичем и Орджоникидзе, ездил в Швецию и Германию закупать
локомотивы, получил орден Красного Знамени, личный паккард, портрет Сталина
в кабинете, стал директором Коломенского паровозостроительного завода.

Проснись, вставай, кудрявая, на встречу дня! Поездки в Германию ему и
намотали в тридцать восьмом. Неделя на конвейере, сапогом в пах, табурет по
почкам -- подписал: немецкий шпион. Десять лет.

Поставили его в лагере, новичка-дурачка, бригадиром на общие, и в
первый же день блатные, которых гнал он с дурным директорским понтом
работать, перебили ему ломом ручки-ножки, чтоб не докучал. Такое было
бригадирское место.

Ну что. Организм истощенный, раздробленные кости не срастаются,
обморожение, инфекция, гангрена -- и отчекрыжили в больничке сердяге
конечности под самый корень.

А за стенкой, в клубе, как специально, дети начсостава новогодний
хороводик водят и поют:

-- Срубил он нашу елочку под самый корешок.

И тогда только, впервые за много лет, залился Лев Ильич неудержимыми
слезами. Плачь не плачь, а что еще делать... Жена в ОЛЖИРе, сын в детдоме
под другой фамилией, и сам считай уже не существуешь.

Но тут как раз пошли обмороженные с финской войны, тысячами и десятками
тысяч, зима знаменитая, и стали появляться первые спецгоспиталя для
самоваров. А вначале всегда бывает неразбериха, вдобавок еще справедливый
нарком Берия реабилитирует невинных жертв Ежова, и оказался Лев Ильич первым
пациентом нашего заведения. Отец-основатель.

И вот ведь что типично: сидел в лагерях -- и ничего не понял! Ничего.
Комиссар в пыльном шлеме -- и все тут. Кличка "Старик" ему даже льстит --
мол, как же, как у Ленина в подполье.

Особенно его ненавидит Жора.

-- Ведь мы же в пионерах на вас молились! -- шипит он. -- Герои
Революции и Гражданской войны!

-- Молиться не надо. А без идеалов нельзя. Правильно верили.

-- Что -- правильно?! В тылу спецпайки жрать правильно? А мы:
"Комсомолец -- на самолет!" "Комсомолец -- в военкомат!" А ты знаешь, что
Жданову, жирному борову, в сорок втором году, в подыхающем с голоду
Ленинграде, клизму ставили, делали кислородное орошение толстого кишечника
-- еду в говно не успевал переваривать!

-- И тебе клизму ставят, так что.

-- Что?! А то, что я свой колит с геморроем на подводных лодках нажил.
Профессиональное заболевание: в подводном положении гальюн не продувают. Все
и терпят. Днем, по крайней мере. Можешь демаскировать позицию, если кто
сверху висит, и вообще воздух высокого давления на это расходовать
запрещено. Его и так в обрез, потом нырнешь поглубже -- и не продуешься, там
и останешься.

-- Вот то-то ты, видно, до сих пор не продулся. А лучше б там и
остался.

-- Я там и так остался. А что спасся -- так моей вины в том нет.

Как нам осточертели наши наизусть известные истории. А куда от них
денешься.

Жорину лодку утопили в сорок третьем в Баренцевом море. Немецкий
эсминец загнал их на банку и разделал на мелководье, как Бог черепаху.
Глубинной бомбой разворотило корму, но переборки задраенных отсеков
выдержали давление небольшой глубины, центральный пост и носовое торпедное
уцелели.

В гробовой темноте затонувшей лодки живых осталось одиннадцать,
оглохших и задыхающихся. Была надежда -- аварийный запас сжатого воздуха для
носовых аппаратов. Корпус тек, по пояс в ледяной воде, хрипя и считая время,
дождались ночи и стали выбрасываться через торпедную трубу -- по двое.
Спасение кинули жребием, тянули спички из командирского кулака в пятне
фонарика. Жора, старшина торпедистов, шел седьмым, в паре со штурманом.
После них не вынырнул никто -- воздух кончился.

-- А одиннадцатый номер кому достался, а? Сашке Ермолаеву, моему
младшему торпедисту, первогодку! салаге! Ему восемнадцать всего исполнилось!
Крышку-то кто задраит, рычаг кто нажмет? последний нужен, смертник. А почему
не командир -- ведь морской закон, последнему покидать корабль? Ладно
командир -- а замполит? Он на что еще нужен? "За Родину, за Сталина, не щадя
жизни!" С-сука... И ведь не постыдился -- во второй паре.

С сотого пересказа возникает такой эффект, что перестаешь слышать голос
рассказчика, просто идет вообразительный ряд. Теснота -- только
протиснуться, железные переборки всегда мокрые от фильтрации и конденсата,
свет тусклый -- экономия, от вечного холода коченеешь, лодка-то не
отапливается. Зато у мотористов, когда идешь в надводном под дизелями --
баня преисподняя, грохочущие дизеля раскалены (потом их же, списанные с
лодок, ставили на первые советские тепловозы ТЭП-1). Все грязные, заросшие,
на походе никто не моется не бреется, пресная вода -- только для пищи.
Вентили и гайки -- в слое тавота, от неизбежной ржавчины, заденешь ненароком
-- и сам в жирной смазке. Влажная койка еще хранит тепло и вонь чужого тела
-- одна на троих, лежит в них только сменная вахта, нет места: по-английски
эта система так и называется -- "теплая койка". В дизельном они наварены
прямо на блоки цилиндров: гром, тряска, духовка. Зато торпедисты все
напяливают под ватники -- градусов восемь, почти температура забортной воды.
Торпеды в тавоте, мелом на них пишут только в кино; в щелях боеукладочных
стеллажей -- койки... У электриков из аккумуляторных ям -- пар хлора глаза и
глотку ест, на качке соляная кислота выплескивается. И поверх всего --
густой сортирный дух: по боевому расписанию мочатся прямо на месте, под
рифленой палубой на закругленном дне внутреннего корпуса -- все равно всегда
дрянь плещется. Туда же, подняв мостки настила, оправляются и по-большому,
если терпеть невмочь. Всунут ты меж механизмов, и за клепаной сталью --
черная бездна со всех сторон. Одно слово -- гроб.

-- У немцев как было? Неделя -- на позиции, неделя -- отпуск домой!
неделя -- в ремонте. А у нас? Вернулся живой, попил спирта в базе,
заправил-загрузил лодку -- и назад в море! Вот и сходили с ума братки. Он --
тронулся, ему -- симулянт? -- в штрафбат!

-- Вот ты и тронулся.

-- А мне было от чего.

Это верно. Выстрелиться через торпедный аппарат -- спасение
сомнительное. Это для лодки тридцать метров не глубина, а человеку -- вполне
достаточно, Всплыть-то на поверхность ты всплывешь, нагрудник пробкой вверх
выбросит, да при таком мгновенном подъеме кессонная болезнь тебе обеспечена
-- когда в лодке течь и воздушную подушку подперло до тех же четырех
атмосфер. Об этом уже как бы не думают, тут лишь бы спастись из своей могилы
на дне. Азот в крови вскипает, закупоривает сосуды, и помрешь ты в страшных
муках... да на белом свете, на свежем воздухе.

Обмазались густо солидолом, чтоб дольше хранить тепло, честно разделили
уцелевший у командира спирт по кружке: и пошли.

Жоре повезло неправдоподобно, прихоть войны -- его подобрал утром
плавучий госпиталь с английского конвоя, единственного живого; благо было
лето и море было чисто. И доставил в Архангельск уже без рук без ног.
Кессонка, некроз тканей.

И лет прошло черт-те сколько, а он все не успокоится. Следит, чтоб Маша
утром не забыла завести его часы, которые висят на цепочке на спинке
кровати:

"Старшине первой статьи Георгию Аркадьевичу Матросову от командира 2-й
дивизии подплава за отличную стрельбу". Как он их сохранил, как нигде не
сперли?

Он остался в своем времени. Оно и понятно. Жизнь еще продолжается, а
судьба уже кончилась. Это к нам ко всем относится.

-- Знаешь, почему тебя Львом назвали, облезлого?

-- В честь Льва Толстого.

-- Как же. Он-то был христианин, непротивленец. Русский. А тебя назвали
в честь Троцкого. Ты и по паспорту Лейба.

-- Зря тебе союзники голову не ампутировали. Да его тогда и не знал еще
никто, думать надо.

-- А отчество -- в честь Ленина, -- глумится Жора.

-- А твое отчество в честь кого? Гайдара? Порядочный Матросов давно
жизнь за Родину отдал.

-- Порядочного Баумана еще раньше водопроводной трубой по башке
навернули.

-- Трубой навернули, зато станция московского метро -- его имени.

-- Вот видишь. Он давно превратился в метро, а ты все еще здесь.

Дались им их фамилии. Но в нашем здесь пребывании можно действительно
усмотреть какую-то дикую конструкцию. Словно сценические колосники в театре
марионеток. Сюда тянутся все невидимые нити. Сыграно очередное представление
-- и рабочие разбирают под потолком очередную несущую конструкцию,
раскидистую паутину тросов и штанг, отслужившую свое.

2.

По российскому телеканалу идут "Вести". Ведет сегодня Светлана
Сорокина, наша любимая дикторша. Ее мы ждем всегда с особенным нетерпением.

-- Губернатор Нижнего Новгорода Владимир Немцов отказался принять
прибывшего туда с пропагандистским визитом лидера ЛДПР Владимира
Жириновского, -- сообщает она. -- А вообще все это ерунда. Хотите лучше я
покажу вам свою пизду.

Она встает за столиком -- оказывается, на ней клетчатая плиссированная