Леонид наткнулся на связанную ленточкой пачку тетрадок. Совсем уж старых.
Исписанных витиеватым почерком никому неизвестного Георгия Басова. Тетрадки
принес Николай. Он нашел их в шкафу, когда стал секретарем парткома. Получил,
как в наследие.
сили бытовой характер:
Разве можно, деточка?
Но нашлась же в это собрании сочинений настоящая строка:
Из ваз я увядшие астры убрал...
Леонид увидел, как бы со стороны, себя, Татьяну и Аленку в самую счастливую
пору своей семьи. Вошли, наконец-то, в собственный дом, в стены своей
кооперативной квартиры. Ходили по пустым комнатам и с надеждой молодости
верилось, что впереди долгая цветущая жизнь.
в ремонт: промазать цементом щели в стыках блочных плит на потолках, за-
ново отциклевать полы, прошпаклевать и перекрасить оконные рамы, содрать
отлетевшие обои.
сервант, гардероб, диван, столы, стулья, секретер.
хранения одежды, белья, пальто, заполонило пространство так, что местами
приходилось пробираться извилисто и тогда впервые возникло ощущение ут-
раты и неравноценного обмена.
до ума строителями и фактически представлял собой пустырь с мусорными
баками.
остановок универсам с пустыми прилавками и эпицентр культуры - киноте-
атр.
в него на птице времени и увидел, что именно тогда и без того искаженное
уничтожением сорока сороков храмов лицо столицы окончательно утрачивало
свою домо-тканность, ибо было соткано когда-то из домов на манер пестря-
динного одеяла, где Сокольники разнились от Таганки, Арбат от Марьиной
Рощи, а Калужская застава от Замоскворечья.
ные химией поля, через реки, слитые с отходами, соединяли города по-
мельче, села, деревни в то пространство, что зовется провинцией или за-
холустьем. А все вместе, вся земля - Русью, Россией, Советским Союзом.
загажен и нуждался, как и квартира, в капитальном ремонте. Свой и ничей
дом. Несвой. На границе своего и общественного кончались порядок и ухо-
женность, словно дальше жил другой народ, иное племя.
валенной крышей. Грязная жидкая лента дороги от ворот с одной створкой
до выкопанного экскаватором пруда. Идет мелкий холодный дождь. На краю
пруда сбилась в кучу стая совхозных уток.
месиво тел. А где-то за высокими заборами госдачи соспецбуфетами, баня-
ми-бассейнами и охраной.
его утекает, а талант так и остался невостребованным.
своих. Севка Андреев тоже писал.
Хочу нежности.
Сева всегда хотел нежности. Потому что у него не было детства. Человек без
детства. Об этом знали его друзья по школе - Ленька Долин и и Илюха Жихаревич.
Тем, кому он оставил свое завещание. Вот оно:
лидом. До его смерти они мирно прожили еще 20 лет.
его уволили, Анна выгнала мужа из дома по причине якобы ревности. Он
умер в нищете, спился.
жар, горел дом и в нем кричали дети, Серафима равнодушно сказала: "Черт
с вами, горите!" В самое голодное время она выпивала мое молоко, разбав-
ляла его водой и кормила меня этим.
в город. Жили тем, что зарабатывал муж. Как-то он сказал, что жить в го-
роде не может и поедет в деревню хоть пастухом. Авдотья заставила его
остаться и он умер в 1937 году от инфаркта.
ность и отчужденность. Они никогда ни в чем не помогали друг другу. Не
навещали друг друга, хотя Авдотья и Анна жили в десяти минутах ходьбы.
Характерным для них всех был холодный практицизм. Никакой душевности. И
две маски - либо плаксивость, либо воинственность.
глаз своего брата. Он так и остался кривым. В армию его все-таки взяли и
он погиб на фронте. Зинаида выла, узнав об этом. Тем более, что воевал и
ее муж. На третий год войны, когда голод и нищета дошли до крайности,
Зинаиде повезло, она устроилась на кухню в госпиталь. Отъелась и стала
хвастать своими романами с пленными немцами. Верила в наше поражение.
Как и мать.
только для того, чтобы сумки в дом таскать, а на остальное насрать!"
Старший сын Зинаиды рассказывал мне, что он слышал как бабушка учила ма-
му умертвить его полуторагодовалого братишку - скормить ему паука или
раздавить яичко, потому что есть в доме нечего.
чей. Сирота при живых родителях. Ходил то к одним, то к другим. Отца
забрали на дорожные работы, он так и не вернулся обратно, а мать, я и
сестра еле перебивались с хлеба на воду.
радовалась, велела никому не говорить о "сделке" и сварила тот час же
кашу. Кашу мы съели, но тут пришли родители парня, стали требовать назад
крупу. Скандал, да поздно.
хотели пристроить к делу и мою мать, но она так и не стала трудиться. А
выживать было надо. На рынке я видел как ходко идут картинки, писаные
масляными красками. Я стал делать такие же, но на круглых камушках. И
даже продал три таких пейзажа, но по школе разнесся слух, что я,
третьеклассник, торгую на рынке.
кажется, что да, наивно, а тогда? Как обрадовалась мать, когда отыска-
лась затерянная детская копилка! Целых 36 копеек дала мне мать и послала
в булочную. А назавтра вся школа смеялась надо мной за эти 36 копеек ко-
пейками.
слова, это реальность. Мать уже страдала водянкой, ноги ее и руки были
громадных размеров. Вот одеяла - это метод, рисование на камушках - ме-
тод, писание стихов - метод.
менты отца, цены я знал и хорошо их продал. Мать обрадовалась, но велела
продать не какие-то "ржавые железки", а столовые приборы. Она была очень
удивлена, когда я вернулся ни с чем. Инструментами я стал торговать пос-
тоянно, скупал у кого-то, перепродавал, собирал у родственников. Екате-
рина Рябова и Плошкина Анна стали использовать меня и мой лоток на рын-
ке, чтобы сбывать краденое мужем Анны из столовой - селедку, хлеб.
к мужу Анны Плошкиной. Пускай по блату, но выжили.
нывать продавцов комиссионных продовольственных магазинов, стал прино-
сить домой конфеты, булки. Мать заподозрила меня в воровстве, но когда я
ей все рассказал, то напросилась в соучастницы. В конце концов ее пойма-
ли, отвели в милицию. Она все рассказала. Но начальник ее отпустил, мо-
Василенко Иван
Земляной Андрей
Шилова Юлия
Корнев Павел
Шилова Юлия
Шилова Юлия