из Бауманского училища. Схема заболевания чахоткой для студентов одна и
та же: полгода то лекции по восемь часов в день, то лабораторные, то
коллоквиумы, но вот прошел ледоход и лопнули почки, забродила в крови
весна - а тут сессия. Даже экзамены не столь страшны - до них еще доб-
раться надо, зачеты сдать. Хороши пирожки в буфете - только разве утолят
они голод молодого? Дорогой ценой заплатил Степан за главную науку - где
теперь тело возьмешь другое взамен того, что дано тебе единожды? Студент
- легкая жизнь, тонкая шея, как звали меня на заводе сталевары. И чем я
тогда от Степана отличался?..
много, ребят догнал, хвосты сдал, сессию одолел и на юг подался, думал,
отдохну, забуду про все. Чисто все было, хорошо, и надо же опять. Кавер-
на. Что же я теперь клейменый на всю жизнь? Хотя и жизни-то еще не было.
закрыт по крайней мере на несколько лет. Так что про солнышко ты пока
позабудь. Ему, видите ли, лишь бы на пляже поваляться. Ты же должен был
тут уму-разуму набраться и сам знаешь, что без веры не вылечишься никог-
да. Поэтому носа не вешай. Читай Сенеку.
фами. И с неримскими тоже.
ленных больными.
виски. Наверное, такими были джеклондоновские герои. Единственно, что он
невелик ростом, но ладно скроен. Про себя он, в отличие от других, не
рассказывает. Известно лишь, что он, коренной житель Москвы, завербовал-
ся подработать в Заполярье, но здоровье подкачало.
вом легком.
хорошо. Правда, немного надоело.
ты лечения.
ки, тыкает с лечащим врачом в светлые пятна на них.
подоконник, благо они здесь широкие, и холод сверху пролетает мимо. Зато
у окна веселее, птички навещают, я их подкармливаю... Как мои дела, док-
тор? - К сожалению, пока ничего определенного сказать нельзя. Сдвигов в
сторону улучшения не наблюдается, но и признаков ухудшения нет...
печальные, восточные глаза Хусаинова стали еще печальнее, совсем закаме-
нел лицом Аркадий, сморщился, как от зубной боли, Степан...
как в песенке поется, надейся и жди.
Студия любительская, а заболевание, считайте, профессиональное. У нас
скоро творческий отчет. У всего коллектива студии к вам большая просьба
- отпустите меня на этот вечер. Там и мой фильм будут показывать. - Раз-
решать подобное - не в наших правилах, но тут случай особый. Поэтому
попросите коллектив вашей студии, а лучше его руководителя, написать нам
официальное письмо, а мы рассмотрим и, может быть, решим вопрос положи-
тельно.
признательностью, если не сказать больше, я чувствую такой прилив сил,
будто болезни моей нет, не было и не будет. И мне уже нетерпелось выско-
чить из постели и звонить Гашетникову.
кожа у Лехи, но пожаром дышит от его пухлого круглого лица. Глазки в ще-
лочках век бегают туда-сюда, как на ходиках, хотя сам он неподвижен. Рот
без единого зуба растянут в улыбке.
в обоих легких.
тесь... Дышите глубже... Еще глубже... Ну, что же, ничего страшного не
слышно. Вы, Шатаев, лучше насчет кодеина скажите. Поступают жалобы от
медсестер, что вы у них выпрашиваете кодеин. Зачем он вам? По наркотикам
соскучились? - Кашель замучил, гражданин доктор, простите, гражданин
главный доктор. Очень прошу выписать таблеточки. А то соседям спать не
даю.
не сквозь зубы, зубов у него нет, а сквозь сжатые губы:
Суетной - ни минуты покоя - и буквально во всем мелодраматичен: и в ре-
чах, и в мелкой вычурной походочке, и в том, как он курит, отставив руку
с папироской. Балагурит непрерывно, откуда чего берется. Но вся эта ми-
шура мгновенно слетела, когда я спросил у Лехи, за что он сел. В щелках
глаз засветилась такая тоска и боль, что я опешил от жалости и неожидан-
ности. "Век воли не видать, Валерка, никому не пожелаю своей судьбы...
За что? Зачем тебе знать за что у нас сажают?..."
соко поднятых подушках. Тяжелые руки вытянуты вдоль тела, лицо хмурое,
одна бровь поднята и торчит, как спинной плавник у ерша. Сажин из нелю-
димов. Он ни с кем не поделился причиной своего заболевания, но похоже,
что его постоянно грызет какая-то внутренняя, глубоко сидящая обида. На
прогулке или в столовой он подходит к группе беседующих больных, молча
слушает, сопя, потом отпускает недовольное молчание и, махнув рукой, от-
ходит. Пару раз его уже изгоняли из холла, где установлен телевизор, по-
тому что он громко и зло комментировал все, что бы не транслировалось.
ловек, да врачей да еще персонала всякого еще пятьдесят - вот и считай,
что за нашим столом, где четверо сидят, пятый кормится. Санитарки из
столовой каждый день приходят с пустыми сумками, а уходят домой - еле
тащат. Больные почти все в своих штанах, пижам не хватает. Да и удобнее
в штанах и в магазин за бутылкой и к бабе своей под бок слетать. А чего
ж не сбежать, если ворота настежь? Куда хошь, туда и направляйся. А дру-
гие бороды поотращивали и разговорчики всякие допускают. Пришел ле-
читься, так лечись, а не трепись. Так что жалуйся, не жалуйся, а порядка
нет, вот так я скажу.
тесь, - главный врач оглянулся на свою свиту. - Я и сам неоднократно за-
мечал - разболтались наши медсестры и больных распустили.
бавил пыла и уже совсем миролюбиво обратился к Сажину:
за эту зарплату, тем более в инфекционную.
ки, казавшиеся такой же обязательной составляющей стационара, как гра-
дусники, шприцы и рентгеновские аппараты, тоже обыкновенные люди. Белые
халаты, как униформа, стерильно скрывают и нивелируют разнообразие ха-
рактеров, склонностей и судеб. Что, например, побудило такую благодуш-
ную, такую полнотелую Веру, самую добрую из наших медсестер, каждый день
приходить в диспансер и дежурить в палате номер четыре - палате самых
тяжело больных? А ведь после дежурства она возвращается домой, к семье,
к мужу и детям... Нет, они необыкновенные люди.
тится, если можно так сказать про лежащего человека, улыбается непрерыв-
но.
что-нибудь жалуетесь?
Сажин может жаловаться, а я...
чувственно, улыбаются грустно и по-доброму. Потом главный озабоченно
глядит на Гальштейна.