Отец мой в юности держал экзамен в колледж Всех Усопших и в те годы жаркой
конкуренции провалился; позже к нему пришли другие успехи и почести, но та
первая неудача наложила печать на его душу, а через него и на мою, так что я
поступил в университет с твердым ошибочным убеждением, что именно в этом
естественная цель всякого разумного существования. Я бы, без сомнения, тоже
провалился, но, провалившись здесь, возможно, проник бы в какие-нибудь менее
высокие академические круги. Возможно, и все же, думается мне, маловероятно,
ибо горячий ключ анархии, зарождаясь в глубинах, где не было ничего
твердого, вырывался на солнце, играя всеми цветами радуги, и силе его порыва
не могли противостоять даже скалы.
ровный участок на моем головокружительном пути под откос, о котором говорил
мой кузен Джаспер. Впрочем, вел ли этот путь вниз или, может быть, вверх?
Мне кажется, что с каждым днем, с каждой приобретенной взрослой привычкой я
становился моложе. Я провел одинокое детство, обобранное войной и затененное
утратой; к холоду сугубо мужского английского отрочества, к преждевременной
солидности, насаждаемой школами, я добавил собственную хмурую печаль. И вот
теперь, в тот летний семестр с Себастьяном, я словно получил в подарок малую
толику того, чего никогда не знал: счастливого детства. И хотя игрушками
этого детства были шелковые сорочки, ликеры, сигары, а его шалости значились
на видном месте в реестрах серьезных прегрешений, во всем, что мы делали,
была какая-то младенческая свежесть, радость невинных душ. В конце семестра
я сдал курсовые экзамены -- это было необходимо, если я хотел остаться в
Оксфорде, и я их сдал, на неделю запершись от Себастьяна в своих комнатах,
где допоздна просиживал за столом с чашкой холодного черного кофе и тарелкой
ржаного печенья, набивая себе голову так долго остававшимися в небрежении
текстами. Я не помню из них сегодня ни единого слова, но другие, более
древние познания, которые я в ту пору приобрел, останутся со мною в том или
ином виде до моего смертного часа.
-- тогда этого было довольно. Нужно ли прибавлять что-нибудь сейчас?
ничего, что мне хотелось бы изменить или отменить совсем. Против петушиной
взрослости кузена Джаспера я мог выставить бойца не хуже. Я мог бы объяснить
ему, что наши проказы подобны спирту, который смешивают с чистым соком
винограда,-- этому крепкому, таинственному составному веществу, которое
одновременно придает вкус и задерживает созревание вина, делая его на
какое-то время непригодным для питья, так что оно должно выдерживаться в
темноте еще долгие годы, покуда наконец не придет его срок быть извлеченным
на свет и поданным к столу.
этом и есть корень всякой мудрости. Но меня нисколько не тянуло вступать с
ним в препирательство, я просто сидел и смотрел, как он, прервав свою битву
с Пиндаром, облаченный в темный костюм, белый галстук и студенческую мантию,
произносит передо мною грозные речи, меж тем как я потихоньку наслаждаюсь
запахом левкоев, цветущих у меня подокном. У меня была тайная и надежная
защита, талисман, который носят на груди и, нащупывая, крепко сжимают в
минуту опасности. Вот я и сказал ему то, что было, между прочим, совершенной
неправдой -- будто в этот час я обычно выпиваю бокал шампанского,-- и
пригласил его составить мне компанию.
одну -- в совсем других выражениях и из совершенно неожиданного источника.
это вызывалось моим к нему расположением. Я жил среди его знакомых, но наши
встречи с ним происходили по его инициативе, а не по моей, ибо я относился к
нему с некоторым испугом.
Вечный Жид. К тому же он был кочевник, человек без национальности. В
детстве, правда, из него попытались было сделать англичанина, и он провел
два года в Итоне, но затем, в разгар войны, презрев вражеские подводные
лодки, уехал к матери в Аргентину; и к свите, состоящей из лакея, горничной,
двух шоферов, болонки и второго мужа, прибавился умненький, нахальный
мальчик. С ними он изъездил вдоль и поперек весь мир, день ото дня
совершенствуясь в пороках, точно Хогартов паж. Когда война кончилась, они
вернулись в Европу -- в гостиницы и меблированные виллы, на воды, в казино и
на пляжи. В возрасте пятнадцати лет он на пари переоделся девушкой и играл
за большим столом в Жокейском клубе Буэнос-Айреса; он обедал с Прустом и
Жидом, был в близких отношениях с Кокто и Дягилевым; Фербэнк дарил ему свои
романы с пламенными посвящениями; он послужил причиной трех непримиримыx
фамильных ссор на Капри; занимался черной магией в Чефалу; лечился от
наркомании в Калифорнии и от эдипова комплекса в Вене. Мы часто казались
детьми в сравнении с Антони -- часто, но не всегда, ибо он был хвастуном и
задирой,-- а эти свойства мы успели изжить в наши праздные отроческие годы
на стадионе и в классе; его пороки рождались не столько погоней за
удовольствиями, сколько желанием поражать, и при виде его изысканных
безобразий мне нередко вспоминался уличный мальчишка в Неаполе, с откровенно
непристойными ужимками прыгавший перед изумленными английскими туристами;
когда он повествовал о вечере, проведенном в тот раз за игорным столом,
можно было представить себе, как он украдкой косился на убывавшую груду
фишек с той стороны, где сидел его отчим;в то время как мы катались в грязи
на футбольном поле или объедались свежими плюшками, Антони на субтропических
пляжах натирал ореховым маслом спины увядающих красавиц и потягивал аперитив
в фешенебельных барах, и потому дикарство, уже усмиренное в нас, еще
бушевало в его груди. И он был жесток мелочной, мучительной жестокостью
маленьких детей и бесстрашен, точно первоклассник, который бросается, сжав
кулачки и пригнув голову, на великовозрастного верзилу. Он пригласил меня на
ужин, и я с некоторым смущением обнаружил, что ужинать мы будем вдвоем, он и
я.
ресторанчик, по счастью, не во вкусе "Буллинг-дона". Будем п-пить рейнвейн и
воображать с-с-себя... где? Во всяком случае, не среди этих р-р-резвящихся
п-п-приказчи-ков. Но сначала выпьем аперитив.
в ряд перед собою стаканы, так громко причмокивал, что привлек к себе
негодующие взоры всех присутствующих.
хереса вы не получите. Восхитительное зелье, не правда ли? Вам не нравится?
Тогда я выпью и ваши. Раз, два, три-с, по дорожке вниз. Ах, как эти студенты
на нас оглядываются!
отношения несколько натянутые. Вы не слышали, как они обошлись со мною в
прошлый вторник? Очень невежливо. К счастью, на мне была моя самая старая
пижама и вечер был удушающе жаркий, не то бы я всерьез рассердился.
меня дохнуло молочно-сладким запахом коктейля, и я поскорее отодвинулся.
купил одну довольно отталкивающую книгу под названием "Шутовской хоровод", и
мне необходимо было прочитать ее к воскресенью, потому что я собирался к
Гарсингтону и знал, что там обязательно все будут говорить о ней, а
отвечать, что ты не читал последнего модного романа, когда ты его в самом
деле не читал,-- это банально. Можно было бы, видимо, просто не ездить к
Гарсингтону, но такой выход пришел мне в голову только сейчас. А потому, мой
милый, я поужинал омлетом, персиком и бутылкой минеральной воды, облачился в
пижаму и приступил к чтению. Должен признаться, что мысли мои блуждали, но я
продолжал переворачивать страницы и любовался угасанием дня, а это у нас на
Пекуотерском дворике, право же, зрелище впечатляющее: с приближением темноты
кажется, что камни положительно рассыпаются прямо у вас на глазах. Это
напомнило мне облупленные фасады старого порта в Марселе. И вдруг меня
потревожили вопли и улюлюканье небывалой оглушительности, и я увидел внизу,
на нашем дворике, человек двадцать ужасных юнцов. Как бы вы думали, что они
кричали? "Антони Бланша! Антони Бланша!" Такое громкое общественное
признание. Ну, я понял, что на сегодня с мистером Хаксли покончено, и должен
сказать, что я как раз достиг той степени скуки, когда любое отвлечение --
благо. Их завывания меня слегка взволновали, но, знаете ли, чем громче они
кричали, тем больше робели. Слышны были возгласы:
Вы, конечно, знаете этого бодрого юношу Боя Мулкастера? Он постоянно
вертится возле милейшего Себастьяна. Это типичный английский лорд, каким его
представляем себе мы, латиняне. Сплошная импозантность. Кумир всех
лондонских девиц. Говорят, он с ними так высокомерен. Со страху, мой милый,
просто со страху. Дубина стоеросовая этот Мулкастер, и к тому же еще хам. Он
приезжал на пасху в Ле-Туке, и каким-то необъяснимым образом вышло так, что
я пригласил его погостить. Представьте, он проиграл в карты мизерную сумму и
считал, что за это я обязан всюду за него платить; так вот, Мулкастер
находился в этой толпе, я видел сверху его нескладную фигуру и слышал, как
он говорил: "Пустое дело. Его нет дома. Может, пойдем лучше выпьем?" Тогда я
высунул голову в окно и позвал: "Добрый вечер, Мулкастер, пиявка и
приживальщик! Что же вы прячетесь среди этих юнцов? Вы, наверное, пришли
отдать мне триста франков, которые я одолжил вам на ту жалкую шлюху, что вы
подцепили в Казино? Это была нищенская плата за ее труды, Мулкастер, и какие
труды! Подымитесь же сюда и возвратите мне долг, жалкий хулиган!"
по лестнице. Человек шесть ворвалось ко мне в комнату, остальные топтались и
пускали слюни за дверью. Мой милый, что у них был за вид! Они явились прямо
со своего идиотского клубного ужина и все были в цветных фраках -- наподобие
ливреи. "Мои милые,-- сказал я им,-- вы похожи на ватагу очень уж
разгулявшихся лакеев". Тогда один из них, довольно аппетитный юноша, обвинил
меня в противоестественно" грехе. "Мой милый,-- ответил я,-- я, может быть,
и извращен но не ненасытен. Возвращайтесь, когда будете один". Тогда они
Мережковский Дмитрий
Роллинс Джеймс
Свержин Владимир
Сапковский Анджей
Ильин Андрей
Смоленский Вадим