очумевших молодых и пожилых людей, которые, стоя перед автоматами, не
замечая никого и ничего, забыли здесь обо всем на свете и вслушиваются
только в это властное, однообразное, способное довести до одури
металлическое постукивание автоматов. Когда однажды мы на минутку зашли с
Заболотным в такой зал, неисчислимый стук пачинко меня просто ошеломил,
грохот стоял, как в огромном ткацком цехе, в перестуках электронных
устройств было нечто шаманское, наркотизирующее. Вот мучительно
напряженный юноша стоит перед одноруким гангстером, чем-то невидимым
прикованный к нему, стоит человек, как будто навсегда порабощенный
роботом, этим созданием собственного ума, и так допоздна выстаивают
миллионы людей.
разочарований какой-нибудь бедолага несет сюда, может, последние надежды,
что безучастно постукивающий робот рано или поздно проявит милосердие и
поможет ему в этой слепой бесконечной игре с собственной судьбой.
точнее, о ог.о сыне, которого пачинко довели даже до нервного заболевания,
потому что отдавался парень игре безрассудно, до отупения, до головных
болей, после чего и ночью покоя не знал от галлюцинаций, от невыносимого
мельтешений в глазах блестящих металлических шариков.
роботов на их острова - это же одно из проклятий века... И у наших вот
спутников тоже, видимо, осталась оскомина от пачинко...
наконец после своих сомнительных токийских развлечений, да и может ли
иначе чувствовать себя человек, который, вырвавшись из железных объятий
робота, внезапно очутился в чистых сияниях поднебесья?
никакому роботу оттуда вас не достать, не загипнотизировать стукотней,
отныне вы становитесь недостижимы, ибо нет здесь никакого движения, кроме
движения этого великолепного лайнера, а планета, прекрасная и несчастная
ваша планета, все дальше и дальше отплывающая от вас, поглощаемая
безвестностью, она тоже постепенно утрачивает вас, и силу свою теряет над
вами, сама уменьшаясь в вашем представлении едва ли не до размеров
игрального шарика пачинко.
безмятежны, уже ничем не порабощены, не раздражены, от всех земных забот
свободны - и от стукотни пачинко, и от свиста автострад, от задымленных
мегаполисов с их вечными смогами, где истощенные кислородным голоданием
горожане вынуждены прибегать к установленным на перекрестках аппаратам, из
которых можно добыть за несколько иен глоток насыщенного кислородом
воздуха...
гравитационным силам, никаким дотеперешним неприятностям, все земные путы
разорваны, улетаем с планеты, улетаем как будто навсегда!
заснеженные просторы ее родных степей.
Целую ночь воет, метет, крутит, а к утру - глядь! - улеглось... Солнце
светит, и так тихотихо вокруг, только то здесь, то там дрр... ДРР--- это
соседи стежки лопатами прогребают...
затем добавляет серьезно: - А вы знаете, когда-то у нас на Украине, по
народному обычаю, хозяева оставляли в незакрытой хате на столе хлеба
краюшку и крынку молока - для путника... И это было нормой жизни... Эх,
друзья, хорошо все-таки домой возвращаться... Больше не пускай меня, Соня,
ни в какие командировки. Баста. Пусть еще другие...
видит всех одновременно, всем улыбается заученно, но обаятельно, около
Заболотных задерживается, чтобы подарить Заболотпой еще и дополнительную
порцию
фамилия вам что-нибудь говорит? - Она переводит взгляд на Заболотного.
слышал - едва не легенды... Это, говорит, тот, кого на фронте у нас
называли летающим барсом.
очаровательную улыбку, стюардесса проплывает дальше. Остановится она потом
в глубине салона, в хвостовой части самолета, где, окутанный сигаретным
дымом, сидит мрачный косматый тип, который кажется на кого-то обиженным.
Не известно, относится его обида к тем ли, кто остался на земле, или
недоволен наш мизантроп кем-нибудь из пассажиров, возможно, обиделся на
компанию этих вот молодых французов, которые со смехом разгадывали
кроссворд рядом и не приняли его приглашения дегустировать некое особенное
сакэ, а одна хорошенькая из их общества приглушенно бросила в сторону
мизантропа:
вот стюардесса обязана терпеливо выслушивать еще какое-то его
привередничанье, и мы проникаемся к ней сочувствием: невежа, варивода,
однако должна и его ублажать, со смиренной улыбкой должна слушать, что он
вородит, почти невидимый в облаке сигаретного дыма.
снова завладевают нашим вниманием. Отодвинув шторку до предела, освещенная
сиянием этих проплывающих небесных снегов, Заболотная, похоже, никак не
может на них насмотреться: красота безмерная! Безмерна причудливость
зыбких этих строений! Мир, что сияет и сияет тебе без границ, залитый
солнцем, никем не заселенный, недостижимый ни для каких дымов и ядовитых
испарении, по точно сотворенный для кого-то, исполненный величия и
загадочности. Но для кого? Никакие птицы, даже орлы на эти высоты не
залетают. Знать бы, по каким законам создаются вес эти миражные дива,
сверкающие вершины, фантастические утесы, гряды гор и химерические, в
голубых тенях пропасти, из самого воздуха сотканные привольные долины,
горные хребты, опять вырастающие после живописных равнинных просторов, эти
марсвные горы, построения сказочные, наверно, нежнейшие изо всего, что
есть в природе. Дохни - и нет их...
прикосновения вмиг разрушатся, от едва ощутимого вмешательства станут
буро-седою тьмою, вскипят хаосом все эти пока еще покойно сияющие, из
самой дымки сотканные ваши фудзи, карпаты, кавказы, альпы и кордильеры...
Мы тихо беседуем об этом. Кого им назначено здесь пленять своими
прекрасными силуэтами, дивным этим построениям? На каком равновесии
держатся и почему именно в таких формах проявляют они себя? Почему не в
каких-нибудь иных картинах природа себя здесь изображает, почему это ее
поднебесное курево живет именно в таких вот ландшафтах, в такой вот, а не
иной ослепительной фантазии облачных сооружений? Одни пейзажи сменяются
другими. Природа изобретает здесь буйно, не зная Удержу, создаст все новые
варианты облакообразований, покую новую действительность в формах
удивительных, завершенных, все новые выставляет солнцу на обозрение
небесные свои "ЭКСПО"... Но почему вся эта фантастика несет в себе столько
знакомых черт? Сотканное из облачной мари подобье тверди земной. Ступишь
ногой - и дна не будет, где-то там, внизу, планета, от которой до сих пор
в голове гудит, отголоски страстей ее кой-кого догоняют и здесь... Опять
стюардесса размашистым шагом идет вот вдоль салона, после разговора с тем
угрюмым типом торопливо проходит мимо нас к пилотской кабине, и уже на
только что улыбчивых устах застыло лишь подобие улыбки, лишенное
очарования и тепла и даже с тенью смутной какой-то тревоги.
усилий стоило девушке самообладание?
ощутимо изменилось вокруг, обретают значимость всякие мелочи. Пассажиры,
которые до сих пор, в тепле, комфорте, даже не замечали, что рядом, на
внешней обшивке корабля, почти космический мороз седеет, теперь и в ту
сторону поглядывают из багряного бархата кресел настороженно,
обеспокоенно, между соседями, еще минуту назад беззаботными, появился
какой-то холодок - холодок отчужденных душ? Вот так поселялась среди них
еще одна невидимая пассажирка - неясная гнетущая встревоженность.
Прошла она и впрямь чем-то обеспокоенная...
закрывшись за стюардессой, больше теперь не открываются: глухие, тяжелые,
укрыли ее в кабине вместе с пилотами, как в сейфе.
пиджаке до колен и, с трудом ворочая языком, стал что-то выкрикивать
компании французов.
дразнящий. Полинезиец или кто он? Только и было о нем известно, что летит
из Сингапура, может, уроженец какой-нибудь из тропических стран, хотя с
виду мог быть и европейцем из тех озлобленных юнцов, которые, кажется, и
сами не знают, чего хотят.
Жюль Верн
Посняков Андрей
Роллинс Джеймс
Каменистый Артем
Лукин Евгений
Смоленский Вадим