креслами-кроватями и просто креслами.
4
то, что могло понадобиться в обозримом будущем: он в будущее
смотрел, как в себя - без деловитости, зато с восторгом и замиранием
сердца, в ожидании разоблачения все новых тайн. Детали и житейские
подробности вызывали в нем брезгливость. "Там должны быть вершины" -
он говорил, и еще, вычитанное в старинном учебнике философии - "на
вершинах должно быть одиноко", бессознательно пренебрегая двумя
запятыми, придающими высокопарной сентенции предположительный
характер... Он мог оставить свое пальто и уехать, хотя денег не
имел, и не знал, что будет делать осенью, как добудет новое. Ему
казалось странным думать о том, что еще за горами, месяц казался ему
вечностью, завтра было в тумане, но светлом и радостном. "Все это,
неважное, как-нибудь устроится, образуется..." - он думал. А чаще не
думал, приятно было исчезнуть с маленьким чемоданчиком, и он уезжал.
"А теперь натаскал всякой дряни, - ворчал Марк на себя, - и даже
тряпки какие-то подобрал, заткнуть щели в двери..." Старик настоял.
Он даже импортный приемничек нашел Марку, чтобы слушать " голоса".
Сам давно оставил эти хлопоты, все больше у телевизора, особенно за
едой. Там, после очередного всплеска, победила его любимая программа
"спокойной ночи, малыши"... Еще он нашел Марку лампу по своему
вкусу: не какую-нибудь с шелковыми кистями, ажурный лоск, и не с
большим зеленым конусом, массивным медным станом, завитушками и
пупырышками, украшение стола большого начальника... нет, он взял
гибкую, во все стороны гнущуюся, с шарниром в шейном суставе черную
лампу чертежника, которой все равно, как стоять, где светить - у нее
свой надежный зажим, и без хлопот. С такой не пропадешь - внушал он
юноше, а тот заранее согласен, ему все равно.
5
стульев, кресла, кухонного столика... Письменный пока пристроили "на
воле", то есть, в комнате. Кухня оказалась забитой вещами, от них
шел не очень приятный запах.
- Ненадолго, - авторитетно заявил Аркадий, - протопишь газом и все
дела.
а не достать. Связи вещей и слов, и даже звуков надежней, а здесь -
тонкая паутинка... Запах пыли, скипидара, восковой мастики...
Крошечные комнатки, теплый паркет, лучшее убежище - за креслом отца,
в глубокой треугольной яме... Тревожное время... Лет в пять Марк
понял из разговоров, что ему неминуемо придется умереть. Расплакался
и долго скрывался за этим креслом в темноте. Его вытащили, утешали -
"не скоро..." а он не мог понять, при чем здесь скоро - не скоро...
- Чай?.. - в дверях возник Аркадий.
быстро привыкал, как расставался. Поплелся вниз, день оказался
тяжелым. Аркадий же, как новенький, суетится вокруг чайника, возится
с хлебом...
пришибленным своим состоянием. Пошарить в шкафах и ящиках, найти
забытый стаканчик с остатками... муки! А жира нет... Ничего, без
него лепешки еще вкусней, они прозрачны и сухи, и, сидя в своей
кухне - очень важно! - попивая кипяток, чувствуешь вовсю - жить-то
еще можно! Или искать деньги... Марк никогда не поднимал упавшие
монеты, зато потом, когда припрет... ползая по полу, находишь и
находишь эти пыльные кружочки, и считаешь - полбуханки, целая... А
дальше обязательно что-нибудь само сделается, случится,
повернется... Пока в это веришь, ничто тебя не согнет, не испугает.
- Если не станешь кому-то интересен, - считает Аркадий, - ведь
многие только и заняты тем, чтобы отнять у тебя это кухонное тепло,
чайничек, лепешку... А главное - утащить покой! И если даже блага
желают, то обязательно сделают так, что взвоешь от их блага. Они
хотят заставить нас суетиться, дергаться в унисон с их кривляньями,
погрязнуть... Это безумие, мы не сдадимся!..
лег и сразу заснул.
6
телом, добавили коленом, обоими кулаками.
- Открывай! - и еще несколько известных слов.
струйкой дуло из щели у пола. Дверь показалась ему тощей фанеркой -
не выдержит. Открыть, объясниться?.. Чужой постоял, посопел, и
затопал вниз.
глубокий привычный страх - он чужой. Он нигде не чувствовал себя
своим. Нельзя сказать, чтобы страдал от чужеродства - даже
предпочитал отдельным быть, ни с кем не сливаться, не подчиняться,
не подражать - сам по себе. Его раздражали восторги причастности,
списки нобелевских лауреатов, якобы своих... Но порой он замечал
искаженные злобой лица, и, не чувствуя себя оскорбленным, пугался,
отскакивал в сторону, как будто перед ним возник провал, явление
опасное, но бессмысленное, обижаться не на что , отойди и забудь.
Сказали как-то - "жид", он не понял, потом сообразил, когда вспомнил
лицо, бледное от ненависти... Однажды шел с приятелем, навстречу две
девушки и парень, видно, приезжие. Одна говорит парню -"люди здесь
красивые...", а тот - "разве это люди, это евреи..." Приятель
остановился, сжал кулаки. Марк с трудом его оттащил - "таких
обходить надо... как предметы..."
сочным матом, а стоял, замерев, чужак на этой земле. "При чем здесь
это, - он уверял себя - алкаш, ошибся квартирой!" И был, конечно,
прав, если не вникать в коварство случая, обнажившего глубины. Увы,
не только страх и брезгливость были в нем, но и еще нечто, о чем его
приятель говорил, печально усмехаясь - "мы в командировке,
надолго..." Марк не соглашался - везде найдутся умные, веселые,
светлые лица, везде! Постучали в дверь, и сразу что-то показалось?
Никому ты не нужен.
Он не знал, как близок к истине.
Глава пятая
Утром, еще не открыв глаза, он подумал - "воскресенье... пропащий
день". Сполз с кровати, в майке и трусах - мысль, что можно спать
голышом, никогда не посещала его - доплелся до ванной, ткнул пальцем
в выключатель. Осветился шар из бугристого стекла. В узком туманном
зеркальце он разглядел свое лицо - серые блестящие глаза,
продолговатый овал, лоб крутой, упорный, сильно торчит нос, темные
усики, бородка, пухлые губы... Он относился к себе с интересом,
дорожил этим, и старался не делать ничего такого, чтобы зеркальный
образ вызвал скуку или негодование.
Он оделся и спустился к Аркадию. Здесь его ждал сюрприз: дверь
молчит, наконец, шаги издалека, хриплое - "кто", долгая возня с
засовами, и во тьме передней возник Аркадий в грязном синем халате,
с дыркой на животе. Рваные рукава с трудом скрывали локти, торчали
огромные узловатые лапы.
- Погуляйте до вечера, - довольно сухо сказал старик, даже не назвав
его по имени, - у меня, простите, сегодня дела.
Марк не удивился, дела это дела, он сам бы вытурил каждого.
"Ублажает свой резонатор?.. Как только проводка выдерживает... Чем
он его угостит, взглянуть бы одним глазком..." Он вернулся к себе,
постоял, почувствовал голод, и понял, что надо позаботиться о себе.
Он любил эти минуты отрезвления, холодок свободы - оставляешь
попутчика, собеседника, встречного, влияние еще не чрезмерно, связи
не превратились в узы... В кулинарию, что ли?
2
Он медленно открыл дверь в комнату - и замер. Посредине пола лежал
огненно-красный кленовый лист. Занесло на такую высоту! Он смотрел
на лист со смешанным чувством - восхищения, испуга, непонимания...
С чего такое мелкое событие всколыхнуло его суровую душу? Скажем,
будь он мистиком, естественно, усмотрел бы в появлении багряного
вестника немой знак. Будь поэтом... - невозможно даже представить
себе... Ну, будь он художником, то, без сомнения, обратил бы
внимание на огненный цвет, яркость пятна, будто заключен в нем
источник свечения... так бывает с предметами на закате... Зубчатый,
лапчатый, на темно-коричневом, занесенном пылью линолеуме... А как
ученому, не следовало ли ему насторожиться - каким чудом занесло?..
Ну, уж нет, он чудеса принципиально отвергает, верит в скромность