благие желания матери сделать так, чтобы ее любимый внук пилил на скрипке.
Но хватит в доме одного скрипача -- его самого. И Немец принес домой из
универмага портфель, набитый банками с разноцветными красками. Уж лучше
иметь дома художника: это хотя бы тихо.
самолеты, танки и еще какие-то штуки, понятные ему одному.
ракете. Смотри!
там летал...
сервант.
смотрел на сервант, где стояла коробка с высохшей японской гуашью.
пыталась удержаться за дверцу, в которой отсутствовало стекло. Дверца
закрылась и туго прижала женщину к пассажирам, стоящим на ступеньках. Прямо
перед глазами Олега на поручень легла рука, такая узкая, будто из одной
сделали две. Внезапно Олег ощутил голод, хотя только что позавтракал. Эта
рука держала перед его глазами серебряную ложечку, полную сахарного песку.
Во рту стало сладко.
родинку у женщины на щеке, ближе к носу. Крупную родинку, которая придавала
лицу смешливое выражение. Женщина глядела мимо, занятая своими мыслями. Он
старался быстрей сообразить, что скажет, если она тоже признает его. Ему
было восемь, а стало, как-никак, сорок. Стало быть, ей...
резала ломтями, а ломти делила на четвертушки. Медленно шла она по проходам
и на каждую парту клала три кусочка. Затем еще раз проходила по классу и
каждому насыпала чайную ложку крупного желтого сахарного песку из
полотняного мешочка. Голодные дети жадно следили глазами за ее длинной узкой
рукой. Ложечка быстро опускалась в мешок, осторожно вытаскивалась и снова
пряталась.
стол. Сначала Олег не торопясь объедал черные блестящие края. Обсасывая
горелую корку, он постепенно подбирался поближе к сахару. Теперь можно было
погрузить в песок язык и втягивать нектар, подобно пчеле, по крупице,
укрепляя в перерывах волю, чтобы хватало надольше.
учебного года по неопытности все слишком быстро съели и уставились на нее.
Она вытерла платком пальцы, села за стол и положила перед собой свою порцию
хлеба. Поднесла было кусочек ко рту, но подняла голову и оглядела класс:
широко посаженными глазами. Мать у нее умерла, а про отца она ничего не
знала. До школы жила в деревне с бабкой и по-русски понимала плохо.
слова.-- Ты -- почему -- не -- хочешь -- добавки?
смотрел с завистью.
и, глотая слюни, следил за очередником, который обсасывал вторую порцию.
держатся в его голове. Она велела, чтобы звали ее Даша Викторовна, говорила,
что паспортное имя у нее трудно выговаривается и ей самой не нравится.
записали весной родители, а попал в эту, потому что между двумя школами
пролегла эвакуация. Школой на Урале оказалась одноэтажная бревенчатая изба
под черной дранкой, а в настоящей школе разместили госпиталь. "Немец Олег"
-- округлым, как звенья цепочки, почерком Даша Викторовна вписала данного
мальчика в журнал.
Травка опасливо вылезала по краям из-под досок забора, между которых зияли
щели. Дорогу в школу сокращали, бегая через огороды, подкармливаясь по пути
чужой морковкой. Классы маленькие: учительский столик, притиснутый боком к
перекошенной, потрескавшейся доске, и разнокалиберные двухместные парты, на
которых, скукожившись, сидели по трое. Сумка у среднего лежала на полу. Олег
упирался в нее ногами. Чтобы среднему выйти к доске, крайнему следовало
встать. Вскакивали все охотно: тело затекало, и хотелось двигаться.
она до или после. Ходила в обтягивающем фигурку светло-синем костюмчике и
белой блузке с кружавчиками, как нынче ходят стюардессы. Лицо у нее было
скуластое, и глаза немного раскосые. Темные густые волосы, идеально
зачесанные назад, скручены в тугой узел, такой тугой, что Олегу казалось, ей
всегда больно.
белоснежным платочком с кружевами и складывала его по прежним складкам. Она
была удивительно красивая в профиль, когда глядела в окно, где за стеклом в
узорах занималась красноватая заря. Почерк ее в ученических тетрадях был
такой же красивый, как она сама.
от прочитанного в газетах, не говоря уж об услышанном, а она читала им
сказки и завязывала ушанки под подбородками. У всех лица печальны -- она на
уроках улыбалась. А может, просто родинка у носа делала ее веселой?
нее в жизни два самых счастливых дня. Двадцатого июня сорок первого она
кончила педучилище, а двадцать первого расписалась с курсантом летной школы.
Это у них задолго было запланировано и наконец свершилось. Они стали мужем и
женой. Двадцать второго он улетел.
тридцать. В доброе время по радио повторяли бы, что детям в школу не идти.
Утром, подбегая затемно к школе, Олег слышал визг пилы. Завхоз Гайнулла
плечом впихивал чурбан на козлы и работал двуручной пилой, приспособив на
другой конец хитрую пружину.
гимнастерки был заправлен под истертый ремень. Ворот расстегнут, одно ухо
шапки поднято, другое висит. Он не мерз и в тридцатиградусный мороз, только
облачко пара висело у лица. Работал Гайнулла остервенело. Пилу с плохим
разводом заедало, он дергал ее, упираясь в чурбан коленом. Бревно урчало, но
не отдавало пилу.
советы, как лучше освободить защемленное полотно, как нажимать на пилу.
Когда Гайнулла пилил, казалось, он никого не замечает вокруг. Он вообще был
молчалив и говорил только в крайних случаях. Даже матюгался не всегда, а
только если заедало пилу. Все-таки дети вокруг -- он тоже понимал кое-что в
педагогике.
Ведь он такой же, как у многих учеников отцы, которые были далеко. Не многим
старше. Но однажды Гайнулла рассказал, что на фронте он не был. Руку
отрезало ему трамвайным колесом еще до войны.
обменял.
Само собой, он обязан привозить из леса дрова, топить две печи, выходившие
боками в четыре класса, потом снова пилить, звонить на перемену и на урок.
которых пахло смолой, и бесшумно открывал дверцу печи, стараясь остаться
незамеченным. Если полено падало от его однорукости, он стыдливо оглядывался
на учительницу. Позже Гайнулла бежал по скользкой улице на другой конец
города, в пекарню, где по измусоленной доверенности получал под расписку
четыре буханки хлеба и мешочек желтого сахарного песку.
колокольчиком. Бренча, она проталкивала детей в дверь и причитала:
Гайнулла?..
хлебом. Печи дымили, дети кашляли. Через неделю дрова кончились. Гайнулла
лежал с воспалением легких.
Адамов Григорий
Свержин Владимир
Прозоров Александр
Херберт Фрэнк
Ильин Андрей
Афанасьев Роман