знаю что. Больше: я уверена -- вы сейчас будете пить со мной этот
очаровательный яд...
ненавижу ее. Впрочем, почему "сейчас"? Я ненавидел ее все время.
сквозь шафранное розовым, -- сделала несколько шагов -- остановилась сзади
моего кресла...
глубже, еще страшнее... Клянусь, это было совершенно неожиданно для меня, и,
может быть, только потому... Ведь не мог же я -- сейчас я это понимаю
совершенно отчетливо -- не мог же я сам хотеть того, что потом случилось.
меня влит глоток жгучего яда -- и еще -- и еще... Я отстегнулся от земли и
самостоятельной планетой, неистово вращаясь, понесся вниз, вниз -- по
какой-то невычисленной орбите...
менее близких аналогий.
именно так: мы, на земле, все время ходим над клокочущим, багровым морем
огня, скрытого там -- в чреве земли. Но никогда не думаем об этом. И вот
вдруг бы тонкая скорлупа у нас под ногами стала стеклянной, вдруг бы мы
увидели... Я стал стеклянный. Я увидел -- в себе, внутри. Было два меня.
Один я -- прежний, Д-503, нумер Д-503, а другой... Раньше он только чуть
высовывал свои лохматые лапы из скорлупы, а теперь вылезал весь, скорлупа
трещала, вот сейчас разлетится в куски и... и что тогда?
чтобы услышать себя -- того, прежнего:
Потому что вас -- я вас -- --
шелк, впился зубами -- я точно помню: именно зубами.
проклятой непроницаемой шторой -- она стояла, прислонившись спиной к шкафу,
и слушала меня.
-- сейчас же -- сию же минуту..."
молча отстегнула мою бляху.
юнифу. Но I -- так же молчаливо -- поднесла к самым моим глазам часы на моей
бляхе. Было без пяти минут 22.30.
22.30. Все мое сумасшествие -- сразу как сдунуло. Я -- был я. Мне было
ясно одно: я ненавижу ее, ненавижу, ненавижу!
прикалывая бляху на бегу, через ступени -- по запасной лестнице (боялся --
кого-нибудь встречу в лифте) -- выскочил на пустой проспект.
стеклянные, сияющие огнями дома, стеклянное бледное небо, зеленоватая
неподвижная ночь. Но под этим тихим прохладным стеклом -- неслось неслышно
буйное, багровое, лохматое. И я, задыхаясь, мчался -- чтобы не опоздать.
отстегнулась, звякнула о стеклянный тротуар. Нагнулся поднять -- и в
секундной тишине: чей-то топот сзади. Обернулся: из-за угла поворачивало
что-то маленькое, изогнутое. Так, по крайней мере, мне тогда показалось.
на часах было без одной минуты 22.30. Прислушался: сзади никого. Все это --
явно была нелепая фантазия, действие яда.
подымалась -- плыла по синусоиде. Я внушал себе: "Ночью -- нумера обязаны
спать; это обязанность -- такая же, как работа днем. Это необходимо, чтобы
работать днем. Не спать ночью -- преступно..." И все же не мог, не мог.
Государством... Я...
Запись 11-я.
видно: что там -- дальше, выше. Древние знали, что там их величайший,
скучающий скептик -- Бог. Мы знаем, что там хрустально-синее, голое,
непристойное ничто. Я теперь не знаю, что там я слишком много узнал. Знание,
абсолютно уверенное в том, что оно безошибочно, -- это вера. У меня была
твердая вера в себя, я верил, что знаю в себе все. И вот --
жизни -- вижу себя ясно, отчетливо, сознательно -- с изумлением вижу себя,
как кого-то "его". Вот я -- он: черные, прочерченные по прямой брови; и
между ними -- как шрам -- вертикальная морщина (не знаю, была ли она
раньше). Стальные, серые глаза, обведенные тенью бессонной ночи: и за этой
сталью... оказывается, я никогда не знал, что там. И из "там" (это "там"
одновременно и здесь, и бесконечно далеко) -- из "там" я гляжу на себя -- на
него, и твердо знаю: он -- с прочерченными по прямой бровями -- посторонний,
чужой мне, я встретился с ним первый раз в жизни. А я настоящий, я -- не --
он...
результат вчерашнего отравления... Чем: глотком зеленого яда -- или ею? Все
равно. Я записываю это, только чтобы показать, как может странно запутаться
и сбиться человеческий -- такой точный и острый -- разум. Тот разум, который
даже эту, пугавшую древних, бесконечность сумел сделать удобоваримой --
посредством...
было бы...
мире... Я теряю цифроощущение: 20 минут -- это может быть 200 или
200000. И это так дико: спокойно, размеренно, обдумывая каждое слово,
записывать то, что было у меня с R. Все равно как если бы вы, положив нога
на ногу, сели в кресло у собственной своей кровати -- и с любопытством
смотрели, как вы, вы же -- корчитесь на этой кровати.
искреннего восхищения я стал говорить о том, как великолепно ему удалось
хореизировать приговор и что больше всего именно этими хореями был изрублен,
уничтожен тот безумец.
Машины Благодетеля, я бы непременно -- непременно как-нибудь нанес на этом
чертеже ваши хореи, -- закончил я.
Не желаю больше об этом -- вот и все. Ну, не желаю!
непонятным мне багажом. Пауза. Вот нашел в чемоданчике что-то, вытащил,
развертывает, развернул -- залакировались смехом глаза, вскочил.
нас, о теперь. Да! Вы вдумайтесь. Тем двум в раю -- был предоставлен выбор:
или счастье без свободы -- или свобода без счастья, третьего не дано. Они,
олухи, выбрали свободу -- и что же: понятно -- потом века тосковали об
оковах. Об оковах -- понимаете, -- вот о чем мировая скорбь. Века! И только
мы снова догадались, как вернуть счастье... Нет, вы дальше -- дальше
слушайте! Древний Бог и мы -- рядом, за одним столом. Да! Мы помогли Богу
окончательно одолеть диавола -- это ведь он толкнул людей нарушить запрет и
вкусить пагубной свободы, он -- змий ехидный. А мы сапожищем на головку ему
-- тррах! И готово: опять рай. И мы снова простодушны, невинны, как Адам и
Ева. Никакой этой путаницы о добре, зле: все -- очень просто, райски, детски
просто. Благодетель, Машина, Куб, Газовый Колокол, Хранители -- все это
добро, все это -- величественно, прекрасно, благородно, возвышенно,
кристально-чисто. Потому что это охраняет нашу несвободу -- то есть наше
счастье. Это древние стали бы тут судить, рядить, ломать голову -- этика,
неэтика... Ну, да ладно; словом, вот этакую вот райскую поэмку, а? И при
этом тон серьезнейший... понимаете? Штучка, а?
асимметричная внешность и такой правильно мыслящий ум". И оттого он так
близок мне -- настоящему мне (я все же считаю прежнего себя -- настоящим,
все теперешнее -- это, конечно, только болезнь).
как вы? По-прежнему? Хотите, чтобы она...
Лукьяненко Сергей
Круз Андрей
Андреев Николай
Контровский Владимир
Каменистый Артем
Посняков Андрей