способом! Но мотив вокзала и смерти, этот незабвенный мотив, связанный с
рождением любви, притягивал ее своей мрачной красотой и в минуты отчаяния.
Сам того не ведая, человек творит свою жизнь по законам красоты даже в пору
самой глубокой безысходности.
встречами случайностей (подобными встрече Вронского, Анны, вокзала и смерти
или встрече Бетховена, Томаша, Терезы и коньяка), но можно справедливо
упрекать человека, что в своей повседневной жизни он слеп к таким
случайностям. Его жизнь тем самым утрачивает свое измерение красоты.
сказав ни слова матери, взяла недельный отпуск и села в поезд. Раз за разом
выходя в туалет, она смотрелась в зеркало и молила душу в этот решающий день
ее жизни ни на миг не покидать палубу ее тела. В одно из таких посещений
туалета она, разглядывая себя в зеркале, вдруг испугалась: почувствовала,
что у нее першит в горле. Неужто в решающий день ее жизни ей суждено
заболеть?
когда он открыл ей дверь, у нее страшно заурчало в животе. Стало стыдно.
Казалось, что в живот к ней забралась мать и хохочет там, чтобы испортить ей
свидание с Томашем.
ее наверняка выгонит, но он обнял ее. В благодарность ему, что он не
замечает урчания в ее животе, она целовала его так страстно, что туман
застилал ей глаза. Не прошло и минуты, как они отдались друг другу. В соитии
она кричала. У нее уже была температура. Начинался грипп. Устье трубочки,
проводящей кислород в легкие, было забитым и красным.
свои пожитки, решившись никогда не возвращаться в маленький город. Он позвал
ее к себе только на следующий вечер. Она провела ночь в дешевой гостинице,
утром отнесла чемодан в камеру хранения на вокзале и целый день бродила по
Праге с "Анной Карениной" под мышкой. Вечером она позвонила, он открыл
дверь, но она все еще не выпускала книгу из рук, словно это был входной
билет в мир Томаша. Она сознавала, что кроме этого жалкого входного билета у
нее нет ничего, и оттого ей хотелось плакать. Но она не плакала, была
болтлива, говорила громко и смеялась. И вскоре он снова обнял ее, и они
любили друг друга. Она погрузилась во мглу, в которой ничего не было видно,
лишь слышен был ее крик.
что Томаш отстранял голову от ее лица. Ему казалось, что голос, звучавший у
самого его уха, повредит барабанные перепонки. Этот крик не был выражением
чувственности. Чувственность - это максимальная мобилизация сознания;
человек напряженно следит за своим партнером, стараясь уловить каждый его
звук. Ее крик, напротив, имел целью оглушить сознание, помешать ему что-либо
видеть и слышать. Это кричал сам наивный идеализм ее любви, стремившейся
разрушить все противоположности, разрушить двойственность тела и души и,
пожалуй, разрушить само время.
взглядом в пустоту потолка. По временам она резко, из стороны в сторону,
поводила головой.
руку.
представляя себе, что держит мужчину, которого любит, мужчину своей жизни. И
если она сжимала во сне руку Томаша с таким упорством, мы можем понять
почему: тренируясь с детства, она готовила себя к этому.
тем разносить пьянчугам пиво и по воскресеньям стирать грязное белье
материнских отпрысков, накапливает в себе великий запас жизнеспособности,
какая и не снится тем, кто учится в университетах и зевает над книгами.
Тереза прочла куда больше их и знала о жизни куда больше их, но она никогда
так и не поймет этого. То, что отличает человека учившегося от самоучки,
измеряется не знаниями, а иной степенью жизнеспособности и самосознания.
Вдохновение, с каким Тереза окунулась в пражскую жизнь, было одновременно
неистовым и зыбким. Она словно ждала, что и один прекрасный день кто-то
скажет ей: "Тебе здесь не место! Вернись, откуда пришла!" Вся ее тяга к
жизни висела на единственном волоске: на голосе Томаша, который когда-то
вызвал наружу ее душу, пугливо затаившуюся в ее нутре.
Хотелось фотографировать самой. Приятельница Томаша Сабина дала Терезе
три-четыре монографии знаменитых фотографов, встретилась с нею в кафе и по
открытым книгам взялась объяснять ей, чем эти фотографии особенно
примечательны. Тереза слушала ее с молчаливой сосредоточенностью, какую
редко видит учитель на лицах своих учеников.
заставлять Томаша посещать с нею все выставки, устраиваемые в Праге. Вскоре
ей удалось напечатать в иллюстрированном еженедельнике собственные
фотографии, и она, покинув наконец лабораторию, перешла в цех
профессиональных фотографов.
Танцевали. Томаш впал в уныние и лишь дома, по ее настоянию, признался, что
произошло: он приревновал ее, видя, как она танцует с его коллегой.
он сообщал, что ей присуждена Нобелевская премия, а она никак не могла в это
поверить.
был тот современный танец, какой час назад она демонстрировала в баре. Это
больше походило на деревенскую "скочну" с ее дурашливым подскакиванием:
высоко вскидывая ноги, она делала неуклюжие длинные прыжки и волочила его
взад-вперед по комнате.
Томаша отнюдь не Нобелевской премией, а тяжким бременем, от которого он
избавился лишь незадолго до смерти.
женщин. Томаш стоял в корзине, подвешенной под сводом купальни, кричал на
них и заставлял петь и делать приседания. Если какая-нибудь женщина неловко
приседала, он убивал ее выстрелом из пистолета.
когда Томаш сделал первый выстрел. Сон был ужасен изначала. Маршировать в
строю голой для Терезы было самым основным образом ужаса. Когда она жила
дома, мать запрещала ей запираться в ванной. Этим она как бы хотела сказать
ей: твое тело такое же, как и остальные тела; у тебя нет никакого права на
стыд; у тебя нет никакого повода прятать то, что существует в миллиардах
одинаковых экземпляров. В материнском мире все тела были одинаковы, и они
маршировали друг за другом в строю. Нагота для Терезы с детства была
знамением непреложного единообразия концентрационного лагеря; знамением
унижения.
петь! Мало того, что их тела были одинаковы, одинаково не представляющими
никакой ценности, мало того, что они были простыми звучащими механизмами без
души, но женщины еще тому радовались! Это была радостная солидарность
бездушных! Женщины были счастливы тем, что отбросили бремя души, эту смешную
гордыню, иллюзию исключительности, и что теперь они подобны друг другу.
Тереза пела вместе с ними, но не радовалась. Она пела, потому что боялась:
если не будет петь, женщины убьют ее.
другой, падали мертвые в бассейн?
сущности, свою грядущую смерть, которая сделает их сходство абсолютным.
Таким образом, выстрел был лишь счастливой кульминацией их макабрического
похода. После каждого выстрела они начинали смеяться, и по мере того как
труп опускался под гладь бассейна, их пение набирало силу.
застрелить со всеми вместе и Терезу?
Томашу сон, коли Тереза не может сказать ему это сама. Она пришла к нему,
чтобы спастись от материнского мира, где все тела были одинаковы. Она пришла
к нему, чтобы ее тело стало исключительным и незаменимым. А он сейчас снова
поставил знак равенства между нею и другими: он целует всех одинаково,
ласкает одинаково, не делает никакой, ну никакой разницы между телом Терезы
и другими телами. Тем самым он послал ее обратно в мир, от которого она
хотела спастись. Он послал ее маршировать голой с другими голыми женщинами.
кошки, рассказывал о ее страданиях в жизни; второй сериал в несчетных
вариациях изображал картины ее казни; третий повествовал о ее посмертной
жизни, где ее унижение стало вовек не кончающейся мукой.
Николаев Андрей
Маккарти Кормак
Панов Вадим
Орлов Алекс
Ильин Андрей
Конюшевский Владислав