Чтение 9–й страницы книги ~Один день Ивана Денисовича~

Кавторанг -- он и на лагерную работу как на морскую службу смотрит:
сказано делать -- значит, делай! Осунулся крепко кавторанг за последний
месяц, а упряжку тянет.

Долго ли, коротко ли -- вот все три окна толем зашили. Только от дверей
теперь и свету. И холоду от них же. Велел Павло верхнюю часть дверей забить,
а нижнюю покинуть -- так, чтоб, голову нагнувши, человек войти мог. Забили.

Тем временем шлакоблоков три самосвала привезли и сбросили. Задача теперь
-- поднимать их как без подъемника?

-- Каменщики! Ходимте, подывымось! -- пригласил Павло.

Это -- дело почетное. Поднялись Шухов и Кильдигс с Павлом наверх. Трап и
без того узок был, да еще теперь Сенька перила сбил -- жмись к стене, каб
вниз не опрокинуться. Еще то плохо -- к перекладинам трапа снег примерз,
округлил их, ноге упору нет -- как раствор носить будут?

Поглядели, где стены класть, уж с них лопатами снег снимают. Вот тут.
Надо будет со старой кладки топориком лед сколоть да веничком промести.

Прикинули, откуда шлакоблоки подавать. Вниз заглянули. Так и решили: чем
по трапу таскать, четверых снизу поставить кидать шлакоблоки вон на те
подмости, а тут еще двоих, перекидывать, а по второму этажу еще двоих,
подносить, -- и все ж быстрей будет.

Наверху ветерок не сильный, но тянет. Продует, как класть будем. А за
начатую кладку зайдешь, укроешься -- ничего, теплей намного.

Шухов поднял голову на небо и ахнул: небо чистое, а солнышко почти к
обеду поднялось. Диво дивное: вот время за работой идет! Сколь раз Шухов
замечал: дни в лагере катятся -- не оглянешься. А срок сам -- ничуть не
идет, не убавляется его вовсе.

Спустились вниз, а там уж все к печке уселись, только кавторанг с
Фетюковым песок носят. Разгневался Павло, восемь человек сразу выгнал на
шлакоблоки, двум велел цементу в ящик насыпать и с песком насухую
размешивать, того -- за водой, того -- за углем. А Кильдигс -- своей
команде:

-- Ну, мальцы, надо носилки кончать.

-- Бывает, и я им помогу? -- Шухов сам у Павла работу просит.

-- Поможи'ть. -- Павло кивает.

Тут бак принесли, снег растапливать для раствора. Слышали от кого-то,
будто двенадцать часов уже.

-- Не иначе как двенадцать, -- объявил и Шухов. -- Солнышко на перевале
уже.

-- Если на перевале, -- отозвался кавторанг, -- так значит не двенадцать,
а час.

-- Это почему ж? -- поразился Шухов. -- Всем дедам известно: всего выше
солнце в обед стоит.

-- То -- дедам! -- отрубил кавторанг. -- А с тех пор декрет был, и солнце
выше всего в час стоит.

-- Чей же эт декрет?

-- Советской власти!

Вышел кавторанг с носилками, да Шухов бы и спорить не стал. Неуж и солнце
ихим декретам подчиняется?

Побили еще, постучали, четыре корытца сколотили.

-- Ладно, посыдымо, погриемось, -- двоим каменщикам сказал Павло. -- И
вы, Сенька, писля обида тоже будэтэ ложить. Сидайтэ!

И -- сели к печке законно. Все равно до обеда уж кладки не начинать, а
раствор разводить некстати, замерзнет.

Уголь накалился помалу, теперь устойчивый жар дает. Только около печи его
и чуешь, а по всему залу -- холод, как был.

Рукавицы сняли, руками близ печки водят все четверо.

А ноги близко к огню никогда в обуви не ставь, это понимать надо. Если
ботинки, так в них кожа растрескается, а если валенки -- отсыреют, парок
пойдет, ничуть тебе теплей не станет. А еще ближе к огню сунешь -- сожжешь.
Так с дырой до весны и протопаешь, других не жди.

-- Да Шухов что? -- Кильдигс подначивает. -- Шухов, братцы, одной ногой
почти дома.

-- Вон той, босой, -- подкинул кто-то. Рассмеялись. (Шухов левый горетый
валенок снял и портянку согревает.)

-- Шухов срок кончает.

Самому-то Кильдигсу двадцать пять дали. Это полоса была раньше такая
счастливая: всем под гребенку десять давали. А с сорок девятого такая полоса
пошла -- всем по двадцать пять, невзирая. Десять-то еще можно прожить, не
околев, -- а ну, двадцать пять проживи?!

Шухову и приятно, что так на него все пальцами тычут: вот, он-де срок
кончает, -- но сам он в это не больно верит. Вон, у кого в войну срок
кончался, всех до особого распоряжения держали, до сорок шестого года. У
кого и основного-то сроку три года было, так пять лет пересидки получилось.
Закон -- он выворотной. Кончится десятка -- скажут, на' тебе еще одну. Или в
ссылку.

А иной раз подумаешь -- дух сопрет: срок-то все ж кончается, катушка-то
на размоте... Господи! Своими ногами -- да на волю, а?

Только вслух об том высказывать старому лагернику непристойно. И Шухов
Кильдигсу:

-- Двадцать пять ты свои не считай. Двадцать пять сидеть ли, нет ли, это
еще вилами по воде. А уж я отсидел восемь полных, так это точно.

Так вот живешь об землю рожей, и времени-то не бывает подумать: как сел?
да как выйдешь?

Считается по делу, что Шухов за измену родине сел. И показания он дал,
что таки да, он сдался в плен, желая изменить родине, а вернулся из плена
потому, что выполнял задание немецкой разведки. Какое ж задание -- ни Шухов
сам не мог придумать, ни следователь. Так и оставили просто -- задание.

В контрразведке били Шухова много. И расчет был у Шухова простой: не
подпишешь -- бушлат деревянный, подпишешь -- хоть поживешь еще малость.
Подписал.

А было вот как: в феврале сорок второго года на Северо-Западном окружили
их армию всю, и с самолетов им ничего жрать не бросали, а и самолетов тех не
было. Дошли до того, что строгали копыта с лошадей околевших, размачивали ту
роговицу в воде и ели. И стрелять было нечем. И так их помалу немцы по лесам
ловили и брали. И вот в группе такой одной Шухов в плену побыл пару дней,
там же, в лесах, -- и убежали они впятером. И еще по лесам, по болотам
покрались -- чудом к своим попали. Только двоих автоматчик свой на месте
уложил, третий от ран умер, -- двое их и дошло. Были б умней -- сказали б,
что по лесам бродили, и ничего б им. А они открылись: мол, из плена
немецкого. Из плена? Мать вашу так! Фашистские агенты! И за решетку. Было б
их пять, может сличили показания, поверили б, а двоим никак: сговорились,
мол, гады насчет побега.

Сенька Клевшин услышал через глушь свою, что о побеге из плена говорят, и
сказал громко:

-- Я из плена три раза бежал. И три раза ловили.

Сенька, терпельник, все молчит больше: людей не слышит и в разговор не
вмешивается. Так про него и знают мало, только то, что он в Бухенвальде
сидел и там в подпольной организации был, оружие в зону носил для восстания.
И как его немцы за руки сзади спины подвешивали и палками били.

-- Ты, Ваня, восемь сидел -- в каких лагерях? -- Кильдигс перечит. -- Ты
в бытовых сидел, вы там с бабами жили. Вы номеров не носили. А вот в
каторжном восемь лет посиди! Еще никто не просидел.

-- С бабами!... С [бала'нами], а не с бабами...

С бревнами, значит.

В огонь печной Шухов уставился, и вспомнились ему семь лет его на севере.
И как он на бревнотаске три года укатывал тарный кряж да шпальник. И костра
вот так же огонь переменный -- на лесоповале, да не дневном, а ночном
повале. Закон был такой у начальника: бригада, не выполнившая дневного
задания, остается на ночь в лесу.

Уж заполночь до лагеря дотянутся, утром опять в лес.

-- Не-ет, братцы... здесь поспокойне'й, пожалуй, -- прошепелявил он. --
Тут съем -- закон. Выполнил, не выполнил -- катись в зону. И гарантийка тут
на сто грамм выше. Тут -- жить можно. Особый -- и пусть он особый, номера
тебе мешают, что ль? Они не весят, номера.

-- Поспокойне'й! -- Фетюков шипит (дело к перерыву, и все к печке
подтянулись). -- Людей в постелях режут! Поспокойне'й!...

-- Нэ людин, а стукачи'в! -- Павло палец поднял, грозит Фетюкову.

И правда, чего-то новое в лагере началось. Двух стукачей известных прям
на вагонке зарезали, по подъему. И потом еще работягу невинного -- место,
что ль, спутали. И один стукач сам к начальству в БУР убежал, там его, в
тюрьме каменной, и спрятали. Чудно'... Такого в бытовых не было. Да и
здесь-то не было...

Вдруг прогудел гудок с энергопоезда. Он не сразу во всю мочь загудел, а
сперва хрипловато так, будто горло прочищал.

Полдня -- долой! Перерыв обеденный!

Эх, пропустили! Давно б в столовую идти, очередь занимать. На объекте
одиннадцать бригад, а в столовую больше двух не входит.

Бригадира все нет. Павло окинул оком быстрым и так решил:

-- Шухов и Гопчик -- со мной! Кильдигс! Як Гопчика до вас пришлю --
веди'ть за'раз бригаду!

Места их у печи тут же и захватили, окружили ту печку, как бабу, все
обнимать лезут.

-- Кончай ночевать! -- кричат ребята. -- Закуривай!

И друг на друга смотрят -- кто закурит. А закуривать некому -- или табака
нет, или зажимают, показать не хотят.

Вышли наружу с Павлом. И Гопчик сзади зайчишкой бежит.

-- Потеплело, -- сразу определил Шухов. -- Градусов восемнадцать, не
больше. Хорошо будет класть.

Оглянулись на шлакоблоки -- уж ребята на подмости покидали многие, а
какие и на перекрытие, на второй этаж.

И солнце тоже Шухов проверил, сощурясь, -- насчет кавторангова декрета!