берега. Значит, какие-то другие птицы пели прямо за деревьями, в носовой
части палубы, за переборкой у провиантской, откуда предыдущей ночью
раздавался опасный шум.
просунулось выше. Не сразу Роберт понял, что перед ним рангоутное дерево, то
есть колонна мачты, и он стоит на самой середине судна, где шпор вращен в
степс и мощно укоренен в кильсон. В этой точке ремесло и природа
переплетались настолько тесно, что заблуждение нашего героя простительно.
Еще добавим, что в точности на этом месте до его ноздрей довеяло какое-то
смешение запахов, дух перегноя в сочетании со скотской вонью, что
символизировало границу медленного перехода из оранжереи в хлев.
пронизанных крепкими жердями, служившими для насестов, и населенных летучими
существами, старательно угадывавшими по свету зари тот восход, от которого к
ним просачивалось лишь нищенское подобие, и перекликавшимися, хотя пение и
выходило непохоже на то, что в природе, с собратьями, свободно голосившими
на Острове. Вольеры стояли на полу, висели на решетке верхней палубы; с
этими сталактитами и сталагмитами гон-дек казался еще одним зачарованным
гротом, где порхающие пернатые качали клетки, а те, подпрыгивая, рассекали
потоки солнечных лучей, и высвечивалась карусель цветов и блистательное
мельтешение радуг.
Можно сказать также, он ни разу по-настоящему их, птиц, не видел, по крайней
мере столько разных сразу, и не мог понять, этот ли облик свойствен им в
природе или же рука художника разрисовала их и изукрасила к пантомиме
военного парада. Каждый воин и каждый член командования красовался своими
боевыми колерами и собственным флагом.
только имена, что использовались на его родном полушарии: это аист, бормотал
он, а это журавль, а вот куропатка... Но с таким же успехом можно было
называть гусаком лебедя.
алхимические сосуды топырили крылья цвета трав, раздувая пурпурные зобы и
выпячивая голубую грудь, причитая почти по-человечьи; в другой стороне
собирался многочисленный турнир, воины разминались, и приплюснутая свозная
кровля их решетчатого турнирного поля дрожала от наскоков цвета горлинки и
от жарко-огненных ударов, напоминавших, как штандарт в руках знаменосца
плывет над строем, взмывает и полощется на ветру. Насупленные ходулочники на
долговязых нервных конечностях, зажатые в тесноте, с негодованием гоготали,
поджимали то одну, то другую ногу, подозрительно озирались, тянули шею,
трясли чубатой головой. Только в одной, вытянутой в высоту клетке привольно
чувствовал себя крупный капитан в голубом мундире, в карминовой, под цвет
очей, манишке, с лилейным султаном на кивере, и ворковал как голубка. Рядом
с ним в маленькой клетке три пешехода мерили настил шагами, не имея крыльев,
и подскакивали, испачканные комочки пуха: мышиные мордочки, усы у основания
клювов. Клювы у них были горбатые, с крупными ноздрями, которыми эти уродцы
обнюхивали червей, отщипывая от них куски. В одной клетке, вытянутой и
закрученной, как кишечник, прохаживалась маленькая цапля с морковными
лапами, с аквамариновой грудкой, с черными крылышками и лиловым носом, а за
ней гуськом шествовали цыплята. Дойдя до окончания кишки, она со злобным
карканьем пыталась разнести загородку, видимо, считая ее случайным
нагромождением отростков и корешков, а потом разворачивалась и маршировала
обратно со всем своим выводком, который не мог догадаться, идти ли впереди
или позади родительницы.
желание отворить клетки и посмотреть, во что превратится его готический
собор, наполнившись этими геральдами воздушного войска, выпущенными из
осады, к которой "Дафна", в свою очередь осаждаемая полчищами им подобных,
их принуждала. Потом он подумал, что птицы голодны. В клетках валялись
ошметки корма, а плошки и корытца, куда заливать воду, стояли пустые. Около
клеток, однако, имелись мешки с зерном и нарубленная вяленая рыба, все было
заготовлено для того, чтобы птицы благополучно доехали до Европы, поскольку
редкий корабль, сплавав к южному краю земного шара, не привозит ко дворам и
академиям Европы редкости новых миров.
подстилке дюжина цесарок, или вроде этого, в любом случае куриц с подобным
оперением он в жизни не встречал. Они тоже, по всей видимости, испытывали
голод, тем не менее куры отложили шесть яиц и торжествовали столь же бурно,
как любые их товарки во всех частях света.
яйцо через дырочку, как в годы детства. Другие яйца уложил за пазуху, а для
успокоения матерей и плодовитейших отцов, хмуро трясших зобами, роздал корм
и воду; то же самое во все прочие клетки, причем он спрашивал себя, какое
провидение распорядилось прибыть ему на "Дафну", когда население птичника
почти обессилело от голода. И впрямь, он провел на корабле вот уже две ночи;
за птицами ухаживали в последний раз, самое позднее, днем раньше появления
Роберта. Он попал на корабль будто опоздавший на праздник гость, пришедший к
еще не убранному столу.
был, а теперь его нет. Были тут люди день или десять дней назад, для меня
ничего не меняет, самое большее усугубляет насмешку судьбы: ведь выбрось
меня море на один только день раньше, я мог бы присоединиться к экипажу
"Дафны" и отправиться с ними туда же, куда они. Или нет: погибнуть вместе с
ними, если все они погибли. В общем, он перевел дух (по крайней мере дело
было не в крысах) и подумал, что в его распоряжении теперь имеется курятник.
Он отказался от идеи выпустить на волю более благородные породы, и решил,
что если его сидение окажется очень долгим, и эти породы могут представиться
съедобными. Идальго, порхавшие под стенами Монферрато, тоже были благородные
и разноцветные, однако мы по ним палили, а окажись наше там сидение очень
долгим, вполне могли бы начать их есть. Кто воевал в Тридцатилетнюю войну
(скажу я сейчас, хотя ее прямые участники не называли ее так и, вероятно,
даже не сознавали, что речь идет об одной очень долгой войне, в которой
время от времени подписывался какой-нибудь мир), тот отучался от
прекраснодушия.
дней на корабле? Бесспорно, параллелизм напрашивается: осажден теперь, как
осажден был тогда; но для человека его столетия как-то жидковато. Скорее уж,
при подобии, его тем более зачаровывают несходства, изысканные
противопоставления: в Казале он попал по желанию, дабы не допустить попасть
других, а на "Дафне" оказался поневоле и мечтал только о том, чтоб
выбраться. Но в наибольшей степени, думаю я, существуя в мире полутени, он
тянулся памятью к истории раскаленных дней, прожитых под ярым светилом
осады.
которые меняли его представления о мире и о человеческой жизни в нем. Это
были несколько месяцев осады и несколько лет в Париже. Ныне он переживал
третий возраст мужания, скорее всего последний, на излете которого зрелость
приравняется, вероятно, уже к распаду. И он пытался расшифровать тайну этой
поры, накладывая очертания прошлого опыта на современье.
эту жизнь своей адресатке, преображая стилем и будто желая ей показать:
неспособный захватывать упорную твердыню льда, палимую, но не растопляемую
двух ее солнц пламенами, под лучами солнца иного он невзирая ни на что
оказался в высшей степени способен сопротивляться тем, кто старался
захватить монферратскую твердыню.
нескольких офицеров, с карабинами на плече, поглядеть, что там устраивают
неаполитанцы на холмах, захваченных накануне. Офицеры подъехали слишком
близко, возникла легкая перестрелка, и молодой лейтенант Помпадурского полка
был застрелен. Товарищи доставили его тело в крепость и так Роберт увидал
первого убитого в своей жизни. Туара отдал приказ захватить строения, о
которых говорилось на день раньше.
свой ряд на скаку, чтобы окружить и захватить первый дом. Из крепости тем
временем было пущено ядро, пролетевшее над их головами и сорвавшее с дома
крышу: оттуда, как насекомые, вылетели испанские солдаты и побежали наутек.
Мушкетеры дали испанцам ретироваться, захватили строение,
забаррикадировались в нем и повели оттуда будоражащий огонь по склону
взгорья.
было прекрасно видно, что неаполитанцы выкапывают ямы, обкладывают фашинами,
хворостяными снопами, причем ямы не опоясывают холм, а тянутся по равнине к
замку. Роберту объяснили, что это входы в минные галереи, которые доводят
под землей до стены, а там набивают порохом. Нельзя давать неприятелю
закапываться под землю. Вот и вся война. Рушить в самом начатке подкопы
противника, а самим по возможности вести в его сторону контрподкопы и
дожидаться подхода подмоги или полного расхода вооружения и припасов. Осада
состоит в этих двух занятиях: гадить неприятелю и тянуть время.
своей пищалью оказался в ораве наемников из Лу, Куккаро, Одаленго,
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Ларссон Стиг
Бажанов Олег
Шилова Юлия
Орлов Алекс