проложенную вдоль берега реки.
Глава девятая
Дорога была запружена транспортом и людьми; по обе стороны ее тянулись щиты из рогожи и соломенных циновок, и циновки перекрывали ее сверху, делая похожей на вход в цирк или селение дикарей. Мы медленно продвигались по этому соломенному туннелю и наконец выехали на голое, расчищенное место, где прежде была железнодорожная станция. Дальше дорога была прорыта в береговой насыпи, и по всей длине ее в насыпи были сделаны укрытия, и в них засела пехота. Солнце садилось, и, глядя поверх насыпи, я видел австрийские наблюдательные аэростаты, темневшие на закатном небе над горами по ту сторону реки. Мы поставили машины за развалинами кирпичного завода. В обжигательных печах и нескольких глубоких ямах оборудованы были перевязочные пункты. Среди врачей было трое моих знакомых.
[48]
Главный врач сказал мне, что когда начнется и наши машины примут раненых, мы повезем их замаскированной дорогой вдоль берега и потом вверх, к перевалу, где расположен пост и где раненых будут ждать другие машины. Только бы на дороге не образовалась пробка, сказал он. Другого пути не было. Дорогу замаскировали, потому что она просматривалась с австрийского берега. Здесь, на кирпичном заводе, береговая насыпь защищала нас от ружейного и пулеметного огня. Через реку вел только один полуразрушенный мост. Когда начнется артиллерийский обстрел, наведут еще один мост, а часть войск переправится вброд у изгиба реки, где мелко. Главный врач был низенький человек с подкрученными кверху усами. Он был в чине майора, участвовал в ливийской войне и имел две нашивки за ранения. Он сказал, что, если все пройдет хорошо, он представит меня к награде. Я сказал, что, надеюсь, все пройдет хорошо, и поблагодарил его за доброту. Я спросил, есть ли здесь большой блиндаж, где могли бы поместиться шоферы, и он вызвал солдата проводить меня. Я пошел за солдатом, и мы очень быстро дошли до блиндажа, который оказался очень удобным. Шоферы были довольны, и я оставил их там. Главный врач пригласил меня выпить с ним и еще с двумя офицерами. Мы выпили рому, и я почувствовал себя среди друзей. Становилось темно. Я спросил, в котором часу начнется атака, и мне сказали, что как только совсем стемнеет. Я вернулся к шоферам. Они сидели в блиндаже и разговаривали, и когда я вошел, они замолчали. Я дал им по пачке сигарет "Македония", слабо набитых сигарет, из которых сыпался табак, и нужно было закрутить конец, прежде чем закуривать. Маньера чиркнул зажигалкой и дал всем закурить. Зажигалка была сделана в виде радиатора фиата. Я рассказал им все, что узнал.
будет и думать об еде.
прибудет и шоферы могут прийти за похлебкой. Котелки он им даст, если у них
своих нет. Я сказал, что, кажется, у них есть свои. Я вернулся назад и
сказал шоферам, что приду за ними, как только привезут еду. Маньера сказал,
что хорошо бы, ее привезли прежде, чем начнется обстрел. Они молчали, пока я
не ушел. Они все четверо были механики и ненавидели войну.
вернулся в блиндаж к шоферам. Мы все сидели на земле, прислонившись котенке,
и курили. Снаружи было уже почти темно. Земля в блиндаже была теплая и
сухая, и я прислонился к стенке плечами и расслабил все мышцы тела.
дураки.
захохотали.
десятого расстреляли?
их расстреливали.
шести футов росту. И отказались идти.
были из знати.
такой, красивый парень, высокий, как раз для гренадера. Вечно в Риме. Вечно
с девочками. Вечно с карабинерами. - Он засмеялся. - Теперь у его дома
поставили часового со штыком, и никто не смеет навещать его мать, и отца, и
сестер, а его отца лишили всех гражданских прав, и даже голосовать он не
может. И закон их больше не защищает. Всякий приходи и бери у них что
хочешь.
Пожалуй, и берсальеры тоже.
l'esercito! (1) - ехидно заметил Пассини.
и делаете свое дело...
закончил Маньера.
кончится, если одна ---------------------------------------(1) Да
здравствует армия! (итал.) [51] сторона перестанет драться. Будет только
хуже, если мы перестанем драться.
войны.
поражение? Ну, вернемся домой.
защищает свой дом. Пусть не выпускает сестер за дверь.
транспорт, а в пехоту.
- В первом же сражении все разбегутся.
что это не так уж плохо.
вот, слушайте. Страшнее войны ничего нет. Мы тут в санитарных частях даже не
можем понять, какая это страшная штука - война. А те, кто поймет, как это
страшно, те уже не могут помешать этому, потому что сходят с ума. Есть люди,
которым никогда не понять. Есть люди, которые боятся своих офицеров. Вот
такими и делают войну.
Карсо, и Монфальконе, и Триест. А потом что? Видели вы сегодня все те
дальние горы? Что же, вы думаете, мы можем их все взять? Только если
австрийцы перестанут драться. Одна сторона должна перестать драться. Почему
не перестать драться нам? Если они доберутся до Италии, они устанут и уйдут
обратно. У них есть своя родина. Так нет же, непременно нужно воевать. [52]
не такие дураки, чтобы верить в войну. Все ненавидят эту войну.
никогда. Вот почему мы воюем.
делают это просто так. Из глупости.
tenente.
Он был самый тихий из всех четырех.
нашем фронте в ходу были огромные прожекторы, установленные на грузовиках, и
порой, проезжая ночью близ самых позиций, можно было увидеть такой грузовик,
остановившийся в стороне от дороги, офицера, направляющего свет, и
перепуганную команду. Мы прошли заводским двором и остановились у главного
перевязочного пункта. Снаружи над входом был небольшой навес из зеленых
ветвей, и ночной ветер шуршал в темноте высохшими на солнце листьями. Внутри
был свет. Главный врач, сидя на ящике, говорил по телефону. Один из врачей
сказал мне, что атака на час отложена. Он предложил мне коньяку. Я оглядел
длинные столы, инструменты, сверкающие при свете, тазы и бутыли с притертыми
пробками. Гордини стоял за моей спиной. Главный врач отошел от телефона.
[53]
горами позади нас. С минуту было тихо, потом все орудия позади нас открыли
огонь.
разорвался, и в шуме разрыва можно было расслышать более дробный шум от
Василенко Иван
Орловский Гай Юлий
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Орлов Алекс
Сапковский Анджей