неописуемо ничтожна признательность, которую властители Испании и Португалии
выказали отважным конквистадорам, завоевавшим для них целые миры. Колумб в
оковах возвращается в Севилью, Кортес попадает в опалу, Писарро умерщвлен,
Нуньес де Бальбоа, открывший Тихий океан, обезглавлен, Камоэнс, поэт и воин
Португалии, подобно своему великому собрату Сервантесу оклеветанный жалкими
провинциальными чиновниками, месяцы и годы проводит в тюрьме, немногим
отличающейся от выгребной ямы. Чудовищна неблагодарность эпохи великих
открытий: нищими и калеками, завшивевшими, бесприютными, дрожащими от
лихорадки, бродят по портовым переулкам Кадиса и Севильи те самые солдаты и
матросы, которые завоевали для испанских королей сокровищницы инков и
драгоценности Монтесумы. Как шелудивых псов, бесславно зарывают в родную
землю тех немногих, кого смерть пощадила в колониях, ибо что значат подвиги
этих безыменных героев для придворных льстецов, никогда не покидавших
надежных стен дворца, где они ловкими руками загребают богатства,
завоеванные теми в бою? Эти придворные трутни становятся adelantados
27 - губернаторами новых провинций; они мешками гребут золото и,
как наглых выскочек, оттесняют от казенной кормушки колониальных бойцов,
тогдашних боевых офицеров, которые после долгих лет самоотверженной,
изнурительной службы имели глупость возвратиться на родину. То, что Магеллан
участвовал в битвах при Каннаноре, при Малакке и что он десятки раз ставил
на карту свою жизнь и здоровье ради чести Португалии, по возвращении не дает
случайному обстоятельству - тому, что он уже ранее числился в штате короля
(criacao del Rey), обязан Магеллан включением его в список лиц, получающих
от короля содержание, или, вернее, милостыню, притом сначала, как mozo
fidalgo 28, он числится в самой последней категории,
удостаиваемой подачки в тысячу рейс ежемесячно. Только через месяц, да и то,
должно быть, после долгих препирательств, он подымается на одну ступень выше
и в качестве fidalgo escudeiro 29 получает тысячу восемьсот
пятьдесят рейс (или же, по другим сведениям, в качестве cavalleiro fidalgo
30 - тысячу двести пятьдесят рейс). Во всяком случае, какое бы из
этих званий ему ни было присвоено, значения оно не имеет. Ни один из этих
пышных титулов не дает Магеллану иных прав, не возлагает на него иных
обязанностей, как слоняться без дела в королевских прихожих. Но человек
чести и долга не станет долго мириться с нищенской платой даже за
ничегонеделание. Не удивительно поэтому, что Магеллан воспользуется первым -
правда, не слишком благоприятным - случаем, чтобы вернуться на военную
службу и снова выказать свою доблесть.
большой военной экспедиции против Марокко, чтобы, наконец, нанести
мавританским пиратам сокрушительный удар, как испытанный боец индийского
похода уже предлагает свои услуги - решение, объяснимое только тем, что его
тяготит вынужденное бездействие. Ибо в сухопутной войне Магеллан, почти
всегда служивший во флоте и за эти семь лет сделавшийся одним из самых
опытных моряков своего времени, не сможет в полной мере проявить свои
дарования. И вот в большой армии, отправляемой в Азамор, он снова не более
как младший офицер, без чина и независимого положения. И опять, как некогда
в Индии, его имя не фигурирует в донесениях, но зато он сам, так же как в
Индии, всегда впереди на самых опасных участках. И опять Магеллан - уже в
третий раз - ранен в рукопашной схватке. Удар копьем в коленный сустав
поражает нерв, левая нога перестает сгибаться, и Магеллан на всю жизнь
остается хромым.
ездить верхом, уже не пригоден. Теперь Магеллан мог бы покинуть Африку и на
правах раненого требовать повышения оклада. Но он упорно желает остаться в
армии, на войне, среди опасностей - в подлинной своей стихии. Тогда
Магеллану и еще одному раненому предлагают в качестве конвоирующих офицеров
quadrileiros das presos сопровождать отбитую у мавров огромную добычу -
лошадей и скот. Тут происходит событие довольно темного свойства. Однажды
ночью из несметных стад исчезает несколько десятков овец, и тотчас же
распространяется злонамеренный слух, будто Магеллан и его товарищ тайком
продали маврам часть отнятой у них добычи или же по небрежности дали врагу
возможность ночью похитить скот из загонов. Странным образом это гнусное
обвинение в бесчестном поступке, нанесшем ущерб государству, в точности
совпадает с обвинением, которым несколько десятилетий спустя португальские
колониальные чиновники очернят и унизят другого столь же знаменитого
португальца - поэта Камоэнса. Оба эти человека, за годы службы в Индии
имевшие сотни раз случай обогатиться, но вернувшиеся из этого Эльдорадо на
родину нищими, были запятнаны одним и тем же позорным обвинением.
собирается давать показания этим жалким сутягам и позволять им месяцами
таскать его по тюрьмам, подобно Камоэнсу. Он не подставляет малодушно, как
творец <Лузиад>, свою спину ударам врага. Едва клеветнический слух начинает
распространяться, он, прежде чем кто-либо осмелился открыто предъявить ему
обвинение, оставляет армию и возвращается в Португалию требовать
удовлетворения.
это явствует из того, что, прибыв в Лиссабон, он немедленно ходатайствует об
аудиенции у короля, но отнюдь не за тем, чтобы обелить себя, а, напротив,
чтобы в сознании своих заслуг, наконец, потребовать более достойной
должности и лучшей оплаты. Ведь он снова потерял два года, снова получил в
бою рану, сделавшую его почти что калекой. Но ему не повезло: король Мануэл
даже не дает настойчивому кредитору предъявить свой счет. Извещенный
командованием африканской армии о том, что строптивый капитан самовольно, не
испросив отпуска, покинул марокканскую армию, король обращается с
заслуженным раненым офицером так, словно перед ним обыкновенный дезертир. Не
дав ему вымолвить ни слова, король коротко и резко приказывает Магеллану
тотчас вернуться в Африку, к месту нахождения своей части, и немедленно
отдать себя в распоряжение высшего начальства. Во имя дисциплины Магеллан
вынужден повиноваться. С первым же кораблем он возвращается в Азамор. Там,
разумеется, и речи нет о расследовании, никто не осмеливается чернить
заслуженного бойца, и Магеллан, получив от своих начальников удостоверение в
том, что он уходит из армии с незапятнанной честью, и запасшись
всевозможными документами, свидетельствующими о его невиновности и заслугах,
вторично возвращается в Лиссабон - можно представить себе, с каким горьким
чувством. Вместо знаков отличия на его долю выпадают ложные обвинения,
вместо наград - одни только рубцы... Он долго молчал, скромно держась в
тени. Но теперь, к тридцати пяти годам, он устал выпрашивать как милостыню
то, что ему причитается по праву.
обстоятельствах не следует являться к королю Мануэлу немедленно по приезде и
снова досаждать ему теми же требованиями. Конечно, разумнее было бы,
некоторое время не напоминая о себе, завести друзей и знакомых в придворных
кругах и, достаточно осмотревшись, втереться в доверие. Но вкрадчивость и
пронырливость не в характере Магеллана. Как ни мало мы о нем знаем, одно
остается бесспорным: этот низкорослый, смуглый, ничем не обращающий на себя
внимания молчаливый человек даже в самой малой степени не обладал даром
привлекать к себе симпатии. Король - неизвестно почему - всю жизнь питал к
нему неприязнь (sempre teve hum entejo), и даже верный его спутник Пигафетта
должен признать, что офицеры просто ненавидели Магеллана (li capitani sui lo
odiavano). Магеллан, так же как это говорила Рахиль Варнхаген о Клейсте, <во
все вносил суровость>. Он не умел улыбаться, расточать любезности, угождать,
не умел искусно защищать свои мнения и взгляды. Неразговорчивый, замкнутый,
всегда окутанный пеленой одиночества, этот нелюдим, должно быть,
распространял вокруг себя атмосферу ледяного холода, стеснения и недоверия,
и мало кому удалось узнать его даже поверхностно; во внутреннюю же его
сущность так никто и не проник. В молчаливом упорстве, с которым он
оставался в тени, его товарищи бессознательно чуяли какое-то необычное,
непонятное честолюбие, тревожившее их сильнее, чем честолюбие откровенных
охотников за выгодными местами, ожесточенно и бесстыдно теснившихся у
казенной кормушки. В его глубоких, маленьких, сверлящих глазах, в углах его
густо заросшего рта всегда витала какая-то надежно спрятанная тайна,
заглянуть в которую он не давал. А человек, прячущий в себе тайну и
достаточно стойкий, чтобы много лет молчать о ней, всегда страшит тех, кто
от природы доверчив, кому нечего скрывать. Угрюмый нрав Магеллана рождал
противодействие. Нелегко было идти с ним в ногу и стоять за него. И,
вероятно, самым трудным было для этого трагического нелюдима всегда
чувствовать себя таким одиноким наедине с самим собою.
доброжелателей и покровителей, отправляется на аудиенцию к своему королю,
выбрав наихудший из всех путей, которыми можно идти при дворе, то есть
честный и прямой. Король Мануэл принимает его в том же зале, может быть сидя
на том же троне, с высоты которого его предшественник
такого же исторического значения. Ибо невзрачный, по-мужицки широкоплечий,
коренастый, чернобородый португалец, с пронзительным взглядом исподлобья,
сейчас низко склонившийся перед властелином, который мгновение спустя
презрительно отошлет его прочь, таит в себе мысль, не менее великую, чем тот
пришлый генуэзец. Отвагой, решимостью и опытом Магеллан, возможно, даже
превосходит своего более знаменитого предшественника. Очевидцев этой
решающей минуты не было, однако при чтении сходных между собой хроник того
времени сквозь даль веков начинаешь видеть происходящее в тронном зале:
припадая на хромую ногу, Магеллан приближается к королю и с поклоном
передает документы, неопровержимо доказывающие лживость возведенного на него
обвинения. Затем он излагает первую свою просьбу: ввиду вторичного,
Курылев Олег
Володихин Дмитрий
Круз Андрей
Шилова Юлия
Гуль Роман Борисович
Сертаков Виталий