было для меня чем-то вроде алгебраических формул, к которым я
не имел ключа. Только постепенно догадался я, что буквы "а",
"b", "с" обозначали вертикальные ряды, а цифры "1"-- "8"--
горизонтальные и что они указывали на положение в данный момент
каждой отдельной фигуры. Значит, эти чисто графические
диаграммы все-таки что-то говорили.
подобие шахматной доски, может быть, я смогу разыграть эти
партии". Клетчатая простыня показалась мне даром божьим. Я
сложил ее определенным образом, и у меня оказалось поле,
расчерченное на шестьдесят четыре квадрата. Я вырвал из книжки
первый лист и спрятал ее под матрац. Потом принялся лепить из
хлебного мякиша короля, ферзя и остальные фигуры (результаты,
конечно, были смехотворны) и наконец, преодолев несчетные
трудности, смог воспроизвести на простыне одну из позиций,
приведенных в книге. Но когда я попытался разыграть всю партию,
выяснилось, что несчастные фигурки, половину которых в отличие
от "белых" я замазал пылью, совершенно не годились для моей
цели. В первые дни вместо игры получалась сплошная неразбериха,
я начинал партию снова и снова -- пять, десять, двадцать раз.
Но у кого еще было столько лишнего свободного времени, как у
меня, пленника окружавшей меня пустоты? У кого еще могло быть
та' кое упорное желание добиться своего и такое терпение?
конца одну партию. Через восемь дней я только один раз
использовал простыню, чтобы закрепить в памяти расстановку
шахматных фигур, а еще через восемь дней она не нужна была.
Абстрактные понятия "а 1", "а2", "сЗ", "с8"
автоматически принимали в моем воображении четкие пластические
образы. Переход этот совершился без всякого затруднения; силой
своего воображения я мог воспроизвести в уме шахматную доску и
фигуры и благодаря строгой определенности правил сразу же
мысленно схватывал любую комбинацию. Так опытный музыкант, едва
взглянув на ноты, слышит партию каждого инструмента в
отдельности и все голоса вместе.
партию из книги по памяти или, говоря языком шахматистов,
вслепую. И только тогда я полностью осознал, какой
замечательный дар принесла мне моя дерзкая кража. Ведь у меня
появилось занятие, пускай бессмысленное и бесцельное, но все же
занятие, заполнявшее окружающую пустоту. Сто пятьдесят партий,
разыгранных мастерами, явились оружием, при помощи которого я
мог бороться против угнетающего однообразия времени и
пространства.
точно делить свой день: две партии утром, две партии после
обеда и краткий разбор партий вечером, Так мой день, до этого
бесформенный, как студень, оказался заполненным. Мое новое
занятие не утомляло меня; замечательная особенность шахмат
состоит в том, что ум, строго ограничив поле своей
деятельности, не устает даже при очень сильном напряжении,
напротив, его энергия обостряется, он становится более живым и
гибким.
снова и снова повторяя мастерски разыгранные комбинации и
атаки, я начал находить в этом эстетическое удовольствие. Я
научился различать тонкости, уловки, хитрости нападения и
защиты, уразумел, как можно предвидеть развитие игры за
несколько ходов вперед, как намечается и осуществляется атака и
контратака, и скоро мог распознавать индивидуальную манеру игры
каждого чемпиона, распознать так же безошибочно, как по
нескольким строчкам стихотворения можно назвать поэта.
стало наслаждением, и непревзойденные стратеги шахматного
искусства -- Алехин, Ласкер, Боголюбов, Тартаковер,-- как
дорогие друзья, разделяли со мной одиночество заключения.
Регулярные занятия шахматами способствовали тому, что мои
начавшие было сдавать умственные способности начали
восстанавливаться. Освеженный мозг снова работал, как прежде, и
даже стал еще более гибким и острым. Прежде всего
восстановленная способность ясно и логично мыслить сказалась на
допросах. За шахматной доской я бессознательно выработал в себе
умение защищаться против ложных угроз и замаскированных
выпадов, и с тех пор следователи уже не могли захватить меня
врасплох. Мне даже казалось, что гестаповцы начали относиться
ко мне с известным уважением. Их, возможно, удивляло, из
какого неведомого источника черпаю я силы для дальнейшего
сопротивления, когда уже столько людей было сломлено у -них
на глазах.
разыгрывал эти сто пятьдесят партий, длилось два с половиной--
три месяца. А потом я неожиданно опять очутился на мертвой
точке. Передо мной снова была пустота. К этому моменту я уже по
двадцать-- тридцать раз проштудировал каждую партию. Прелесть
новизны была утрачена, комбинации больше не озадачивали меня,
не заражали энергией. Было бесцельно повторять без конца
партии, в которых я давно уже знал наизусть каждый ход. Стоило
мне начать, и вся игра разворачивалась передо мной, как на
ладони, в ней не было ничего неожиданного, напряженного,
неразгаданного. Вот если бы достать новую книгу, с новыми
партиями, и опять заставить работать свой мозг! Но это было
невозможно, и у меня оставался только один выход: вместо
старых, хорошо знакомых партий самому изобретать новые. Я
должен был попытаться играть сам с собой, или, вернее,
против себя.
действует на интеллект человека эта замечательнейшая из игр.
Достаточно, однако, немного поразмыслить, чтобы стало ясно, что
в шахматах, как чисто мыслительной игре, где исключена
случайность, игра против себя самого является абсурдной.
Главная прелесть шахмат и заключается, по существу, прежде
всего в том, что стратегия игры развивается одновременно в умах
двух разных людей, причем каждый из них избирает свой
собственный путь. В этой битве умов черные, не зная, какой
маневр предпримут сейчас белые, стараются его разгадать и
помешать им, тогда как белые, со своей стороны, делают все,
чтобы догадаться о тайных намерениях черных и дать им отпор.
Если бы один и тот же человек пожелал одновременно быть и
черными, и белыми, создалось бы бессмысленное положение, при
котором один и тот же мозг в одно и то же время знает что-то и
не знает; делая ход в качестве белых, он должен был бы как по
команде забыть о том, какой хитрый план задумал перед этим,
будучи черными. Подобное раздвоение потребовало бы, помимо
расщепления сознания и его попеременного включения и
выключения, как в каком-то автоматически действующем аппарате;
короче говоря, играть против самого себя столь же
парадоксально, как пытаться перепрыгнуть через собственную
тень. И тем не менее я в течение долгих месяцев отчаянно
пытался совершить невозможное, абсурдное. У меня не было
выбора, иначе я рисковал окончательно потерять рассудок и
впасть в полный душевный маразм. В своем отчаянном положении,
чтобы не быть окончательно раздавленным страшной пустотой,
которая вновь смыкалась вокруг меня, я вынужден был хотя бы
попробовать добиться этого раздвоения между черным и белым "я".
Казалось, он силился рассеять ожившие воспоминания. Уголок
его рта снова непроизвольно дернулся. Потом он опять
выпрямился.
понятно. Но, к сожалению, не уверен, что так же ясно будет для
вас и то, что произошло в дальнейшем. Дело в том, что это новое
занятие потребовало такого всеобъемлющего напряжения ума, что
какой бы то ни было контроль над остальной его деятельностью
стал совершенно невозможен. По моему мнению, игра в шахматы с
самим собой-- бессмыслица, но все же какая-то минимальная
возможность для такой игры существовала бы, если б передо мной
была шахматная доска, потому что доска, будучи осязаемой вещью,
вызывала бы чувство пространства, создавая некую материальную
границу между "противниками". Играя за настоящей шахматной
доской настоящими шахматными фигурами, можно установить
определенное время для обдумывания каждого хода, можно сесть
сначала с одной стороны и представить себе, как выглядит вся
позиция для черных, а потом -- как она представляется белым. Но
так как игру против себя, или, если угодно, с самим собой, я
должен был вести на воображаемой доске, то мне приходилось
непрерывно удерживать в уме положение всех фигур на шестидесяти
четырех квадратах, и притом не только положение в сию минуту,
но и рассчитывать наперед все возможные ходы обоих противников,
Я прекрасно понимаю, что все это звучит как совершеннейшее
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Зыков Виталий
Никитин Юрий