Чтение 9–й страницы книги ~Тринадцать уколов~

- Ваши условия? - окликнул монстра Холмс, стараясь не удивляться -
поскольку факт налицо, надо с ним работать.

Странный покойник, пользуясь хорошей акустикой, гулко хохотнул и
забубнил грубым не слишком членораздельным голосом.

- Ты думал, что избавился от меня, буржуй. Как бы не так. Если
хочешь, чтоб эта жирная скотина продолжала жрать и бздеть, отдай ампулы,
которые ты прихватил наверху. Не вздумай швырять, еще не хватало мне
нырять за ними. Спускайся вниз, причем по-быстрому, меня ждут.

- На свидание что ли торопитесь? Красивые, наверное, у вас подружки.
Сейчас я прибуду, но сначала положите этого джентльмена в лодку.

Неупокойник снова достал бедную голову Уотсона, шарахнул по ней на
всякий случай кулаком и кинул обмякшее тело в плавсредство. Холмс стал
спускаться, стараясь, чтоб между ним и ожившим товарищем Пантелеем
оставалась труба. Наконец, его голова оказалась на одном уровне с
зеленоватой башкой злого мертвеца.

- Тебя, может, пощекотать для живости? - предложил торопливый товарищ
Пантелей.

- Щекотать бесполезно, лучше подержите меня за левую руку, чтоб я мог
правую сунуть в карман.

- Не беспокойся, - мертвец вцепился в Холмса, однако и сыщик
использовал левую ладонь, чтобы ухватить товарища Пантелея за правое
ледяное запястье. После чего защелкнул одно кольцо наручников на левой
свободной руке беспокойника.

- Я сейчас растерзаю твое буржуазное мясо, - пообещал мертвец.

- Не нервничайте, наверное, и вам это вредно. Тем более, что
растерзать вряд ли получится. Второе кольцо наручников замаскировано под
мою ладонь, ту самую, которая сжимает вашу правую руку и является
фальшивой. Таким образом, благодаря моей уловке вы прикованы к трубе. А я
нет. - В доказательство Холмс свободно отплыл от трубы и спокойно забрался
в "Стерегущего", где раскинулся отключившийся от событий Уотсон.

- Ты зря радуешься, буржуй. Труба эта не доходит до дна, я сейчас
нырну и освобожусь, а потом утоплю и тебя, и жирнягу, - пригрозил мертвец.

- Нырнуть-то вы нырнете, товарищ загадка природы, а вот выныривать
будет некуда. - Холмс резко погреб к отверстию резервуара, а потом сорвал
чеку с противотанковой гранаты и уронил этот предмет в воду. Едва сыщик
выбрался сам и вытащил бестолковое тело Уотсона, как в подземной емкости
рвануло. Горячий бурун, вырвавшись наружу, швырнул обоих джентльменов на
десять ярдов вдоль водовода...

Уотсон очнулся уже в машине и первым делом увидел мокрое, но
довольное лицо Холмса. И, несмотря на головную боль, поинтересовался:

- Что это было? Почему товарищ Пантелей ожил? Разве покойники
движутся?

- Практически нет. Так, иногда пробегутся немного, - успокоил
компаньон. - Вовсе не ожил товарищ Пантелей. Просто сохранившая в нем
костно-мышечная система получила извне мощный импульс, который как-то был
преобразован в энергию химических связей. Что собственно и привело
мышечные волокна в столь непонравившиеся нам движение.

- Но откуда "извне", Холмс?

- Видно Володька работал не только с магнитной аурой, создаваемой
электрохимическими реакциями мозга, но и с некой "жизненностью".

- Душой?

- Дружище, я не стал бы называть это величавым словом "душа". Просто
стоячая тонкоэнергетическая волна, которая отвечает за развитие мозга и
взаимодействие его частей. Трупу она, конечно, не нужна, поэтому,
приобретя самостоятельность, группируется с другими подобными структурами.
Не исключено, что именно из этого сложения волн и получается пресловутый
темный астрал, известный по сочинениям господ теософов и способный на
многие гадости..."

На удивление и в галлюцинации водка осталась водкой. А портвейн
портвейном. Дамочка же подсела ко мне поближе, открыв глубины выреза на
своем платье. Я же простер свою руку в ее сторону вдоль спинки дивана.
Потом мы выпили на брудер(швестер)шафт. Я затянул это дело и вдруг
почувствовал - пора активничать, имею же право воспользоваться своим
личным миражом. Пока я обрабатывал художницу Любу руками, она меня даже
поощряла изгибами и прочими страстными телодвижениями. Потом, правда,
оказала формальное, я бы даже сказал, подбадривающее сопротивление. Это,
когда ей снимали "налет культуры", то есть одежку. Разок даже попробовала
улизнуть в шутку.

Однако далеко дамочка не отбежала. Усевшись на мне сверху, вовсе уже
не сопротивлялась, а стала прилежно трудиться, как крестьянка на строгом
барине. И, кстати, проявила немало трудолюбия. Потом она слезла и пошла в
ванну, я же в своем видении еще ухитрился вздремнуть.

До той поры, пока меня не пнули тапком с острым носком. Хоть и
видение, а ощущения неприятные. Еще мешали насморк в носу и першение в
горле, живот побаливал и в сортир хотелось... Это в галлюцинации не должно
присутствовать. Или получается кошмарнавтика какая-то. А художница стоит
передо мной почему-то с очень злобным выражением лица. Хорек по сравнению
с ней просто дирижер Спиваков.

- Любаша, солнышко...

- Заткнись, - шипит она почище гюрзы. - Тебе, сволочь, слова не
давали.

- Милая, - пытаюсь успокоить ее вкрадчивым голосом, - какая ж из меня
сволочь? Ведь ты сама пошла на половое сотрудничество.

- Насильник, насильник... - ну и всякие такие слова, которые при всем
желании уменьшительно-ласкательными не назовешь.

- Разве не ты пыхтела на мне с энтузиазмом достойным лучшего
применения? - позанимался я еще психотерапией, хотя моя спина уже
увлажнилась от искреннего испуга. Кажется, я спутал видение с явью!

- Ты принудил меня, гад-негодяй. Заставил вступить в сношение на
тридцатой минуте появления здесь, на шестидесятой минуте нашего
знакомства. Вот они твои малыши.

Оскорбленная дама торжественным жестом показала пакетик с тщательно
собранными живчиками.

- Восемь лет тебе, подонок, восемь лет петушествовать будешь в зоне.
Вместе с Петькой-дураком станете верзухами трудиться, только он лет на
пять пораньше тебя на пенсию выйдет.

Вот так влип. Ну, стервь. Грохнуть ее что ли? Но я ж никого еще не
убивал, даже не стукнул как следует. Если не считать моих видений. Или это
не видения были вовсе? А такие же правды-реальности, как и та, что сейчас
на меня навалилась. В таком случае, с художницей пора кончать... Нет, я
Любу даже по-умелому взять за горло не смогу. А не сесть ли нам как-нибудь
за стол переговоров?

- Извини, я не хотел тебя обидеть-оскорбить. Все наоборот. Может, нам
как-нибудь уладить это дело полюбовно.

- И не надейся, зверь, твои полюбовные дела я уже испытала.

- А сто баксов не устроят ли тебя, Любовь? Сотенка ведь кого угодно
устроят.

- Ничтожный тип-козел-свинья, неужели ты думаешь, что мое унижение
оценивается в какие-то сто убогих баксов? Тем более и в милицию я уже
позвонила.

Мне стало так жарко, что влага принялась струями выходить из кожи.
Надо же, напела ментам.

- Но, может, унижение твое оценивается в двести? А милиции заявишь,
что пошутила, хотела постращать приятеля.

Люба полуотвернулась с умелой матерщиной на устах, а потом все-таки
пошла на попятную.

- Через два часа, дрянь-мерзавец-зараза, ты должен мне выложить две
тысячи долларов. Тогда я тебя прощу. Менты появятся минут через семь и я
скажу им, что от потрясения забыла твои приметы, кто ты и откуда. Но если
ты, падло-урод-скотина, захочешь схохмить и не рассчитаешься, я быстренько
все вспомню. А теперь кругом, марш!

Я, похватав свои вещи и бумаги, скатился с лестницы как Тунгусский
метеорит, едрить его налево.

Как же меня угораздило так влипнуть? Мысли мелькали, я метался как
броуновская частица в поисках такси. Если б знал, что нахожусь в яви,
разве сотворил бы плотскую любовь с такой плотоядной Любовью. И как мне
теперь распознать правду в том, что случилось со мной раньше?.. Однако,
доктор-наркоман все-таки убег в леса - значит, было от чего. Или мы с ним
сообщники, и я тоже нарком? В этом случае оба мы "хуже". Возможно, я
планировал операцию, он претворял. А раз доктор сейчас в отлучке,
случилось короткое замыкание: сцеволин меня не усыпил, а напротив,
взнуздал и толкнул на насилие.

Когда я схватил эти двести "штук" трясущимися руками и помчался к
подлюке-стерве-Любке, плохо мне было. Так хреново, что даже полегчало.
Глаза, а затем мозги заволокло мутью, отчего я слегка впал в прострацию.
Поэтому не сразу понял, что около Любиного подъезда собралась толпа.
Подчиняясь роевому инстинкту, стал протискиваться, напирать, и неожиданно
вник в суть скопления народа. Интерес толпы был возбужден тем, что женщина
покинула квартиру на восьмом этаже через окно кухни. Восьмой этаж - Любин
этаж! Я проник еще дальше в бухтящую людскую гущу и пустил взгляд из-под
чьей-то мышки. Лицо у трупа я не разглядел. И правильно - там мало что
осталось. Но волосы, платье, отлетевшие туфли - все принадлежало
художнице.

Две тысячи "зеленых" уже больше не пригодятся Любе, мне же пора
сматываться отсюда. Потому что автор очередного злодейства, а именно
доктор-душегубец, скорее всего, где-то рядом и возможно сопит мне сейчас в
затылок. Он, как верный вассал, сохраняет мои денежки в целости, лишь
потому, что однажды собирается придти, сгрести все и опустить занавес. Он