мостовую. По одному бросали, смотрели, как падают на плиты. Потеху себе
устроили.
крашеными, трясли. Лепетали что-то совсем несусветное - будто бы паломники
это, а не бандиты вовсе. Солдаты так осерчали, что и жрецов с башни
побросали - летите, долгополые, меньше беспокойства от вас будет.
ворвавшись на улицу Нергала Радостного.
колодец под незнакомые звезды - и дороги назад не отыщешь. Заметались
танки, путаться в трех переулках и одном тупике начали. С досады по домам
палить стали - да какое там! Колодезные дома - не изразцовые дворцы, их
снарядом так просто не разворотишь. Столетиями точили их бедность и
безысходность, одиночество и отчаяние, голод и тоска смертная - и то
подточить не смогли, а вы хотите, высокочтимый Гимиллу, одним выстрелом
все снести. Не получится.
хоть в одном гадючнике надлежащий порядок навести. И ухнул передовой танк
в колодец, только его и видели. Сомкнулись вязкие мармеладные воды над
люком, танкисты и выбраться не успели. Захлебнулись и канули.
стенами колодезных домов окруженный, бутылками с горючей смесью
забрасываемый, охрип, крича в радиотелефон, чтобы пехоту, пехоту прислали.
вошла.
непонятно, кто тут бунтовал. Выбежали навстречу с цветами: хвала вам,
избавители!
каких-то угрюмых мужиков и пристрелили на месте, на глазах у ликующей
толпы: вот, мол, что с зачинщиками мятежа будет. Но на том как будто и
кончилось.
какого-нибудь оборванца и вешали. То суд устраивали над солдатами с башни
Этеменанки, которые жрецов следом за паломниками в пропасть низвергли,
военными преступниками их объявили. Потом рабов из Эсагилы пригнали, мост
восстанавливали.
там дела у Верховного Холуя. Может, выплатит все-таки, паскуда, денежки?
Да какое там! От офиса одни развалины остались, меж которых нашла разбитый
надвое мраморный письменный прибор с гравировкой "Дорогому сослуживцу".
Алисы не восходило больше над ним. Один только Шляпа уныло пялился с
черного неба, крепкие нервы у небесного Шляпы, ничего не скажешь. У
созвездия Чайника, где Чайная Соня дрыхла, во время подавления мятежа
отбили носик и ручку, защитники хреновы. И так-то мало звезд над колодцем
восходит, так и эти попортить надо было.
бабушка-хлопотунья. Жидкий чай хлебали и грезили: ушли вместе Марк с Элси,
как Тристан с Изольдой, в счастливые земли, залитые солнцем, где в
изобилии хлеба и мяса, яблок и красного вина с виноградом для изнемогающих
от любви. От этих разговоров становилось у них тепло на душе. И уже не так
глодала горечь от того, что Верховный Холуй никогда не выплатит остаток
денег по договору.
порыве добрых чувств даже поливать несчастное растение начала, так что оно
благодарно распрямило все свои колючки и теперь норовило ухватить Лэсси за
локоть). Дымила дешевой сигаретой, немилосердно отрясая пеплом свои
колени.
нее, Лэсси, не длинные ноги? Не большие глаза, не правильные черты, не
чарующая улыбка, будто с плаката "забудьте про кариес"? - Почему не тебе,
не мне счастье выпало, а толстушке Элси? Только и одно было в ней
прекрасно, что золотые волосы.
погруженная, по сновидениям блуждающая. Нашла в сновидении Марка и ушла с
ним.
Марком.
большое сердце.
Тилли.
Так посидели они, покачивая ногами и дым пуская, совсем бабушку-хлопотунью
отравили.
только Элси досталось?
Потому как на обед ничего, кроме грязного мармелада, не было. Судили и
рядили, одно выходило: продавать бабушку-хлопотунью придется.
деваться некуда.
грызть начала).
лишком лет не пропала, так что уж теперь... Года мои не те, чтобы
пропадать. А вот вам кушать нечего, это точно.
Долго жрецов-привратников выкликали, пока не явился сонный да жирный и не
осведомился, чего, мол, надобно. Бабулю оглядел и неожиданно интерес
проявил. Другого позвал, такого же жирного, но куда менее сонного. Тот,
второй, в торг с девицами вошел. Бабуля, девочкам доброе напоследок
сделать желая, себя всячески показала. И гимны Нергалу воспела, да так,
что жрец едва не прослезился. И о кулинарном искусстве своем поведала -
пятнадцать различных блюд из одного только мармелада стряпать умела. Не
служила ли когда богам? А то, милые мои, служила. Нинурте бледному,
Нергалу кровавому, Нане прекрасногрудой. Всем понемногу. За восемьдесят
лет и не тому обучишься. Боги - они с человеком всю жизнь, куда бы ни
пошел, что бы ни делал, вот так-то, милые мои.
шестьдесят сиклей. И увели бабушку-хлопотунью за тяжелые кованые ворота
храмовые, а девицы стоять остались, сикли в руках держа. И ненавистны
вдруг эти сикли им стали; однако чувствам недолго предавались, ибо очень
хотелось кушать.
очнулась. - Идем, что ли, жратву покупать.
восстановительная деятельность. Ревели краны, ездили машины, груженые
тесом и камнем. На перекрестках, отчаянно дымя, стояли, ожидая своей
очереди, бетономешалки. Рабы, вопя, как обезьяны, суетились на
строительных лесах.
витринами и новеньким кафелем магазины и конторы. Пробираясь меж мусора,
брезгливо подбирая одежды и с похвальной осмотрительностью ставя ноги,
обутые в узорные сапоги, входили в эти конторы и магазины вавилонские
лучшие люди.
домам. В одном из колодцев хорошая дешевая лавочка была, где мяса можно
было взять. Там же хлебный магазинчик имелся, где весь Мармеладный колодец
хлебом разживался: у кого деньги водились, те краюхой; у кого денег почти
не водилось, те черствыми корками (продавали на развес). Ну а кто совсем
без денег, тем иной раз от хозяйки перепадало обглодышей - щедрая была. За
то и любили ее.
обсуждали, что из еды покупать будут.
стены, сплошь покрытой разбитым кафелем.
первого взгляда.
развалин. Правда, желающих усовершенствовать свою сексуальную жизнь и
разрешить все интимные проблемы было маловато. И все же магазин был
открыт.
Лондон Джек
Шилова Юлия
Самойлова Елена
Роллинс Джеймс
Акунин Борис
Березин Федор