человеческое) дерьмо - да, да! Но это?..
площадью в несколько раз больше ладони. Слизь не растекалась, она
сохранила свою форму даже тогда, когда Мэрфи взял ее в руки, чтобы
рассмотреть поближе. Похоже, как если бы отломился кусок какой-то липкой
шкуры.
едкая в придачу! Вот дрянь!
о решетку пола - и что-то шевельнулось под этой решеткой, едва различимое
в темноте.
всяком случае, это не человек был там, внизу: нечего делать человеку в
этом чертовом лазе. А раз не человек, значит... Ну да, прочие варианты
попросту отсутствуют.
решетчатому перекрытию.
успел рассмотреть блестящую от липкой слизи голову, разворачивающуюся к
нему страшную пасть - и это последнее, что ему довелось увидеть. Потому
что тугая струя кислоты, вдруг брызнувшая из пасти, пройдя сквозь решетку,
ударила ему в глаза.
Обезумевший от боли Джон Мэрфи, прижав обе руки к остаткам лица, слепо
попятился, сделал назад шаг, другой - и рухнул прямо в главный ствол
вентиляционной шахты.
существенно замедлил падение, однако человек, упав с большой высоты, за
десять метров свободного полета набрал такую скорость, что инерция падения
пересилила мощь воздушной струи.
Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, на больничной койке, где было
бы тесно и одному. Рипли не хотелось ни говорить, ни шевелиться. Впервые
за очень, очень долгий срок ей было хорошо.
он первым разомкнул губы.
решить, стоит ли ему говорить то, что он задумал.
всему полу - и это он-то, с его почти маниакальной тягой к аккуратности!
Да, страсть обрушилась на него, как оголодавший зверь...
При всей моей благодарности я не могу не замечать: ты уклонилась от
ответа, причем уклонилась дважды, не считая нашей первой беседы. Первый
раз - во время вскрытия, когда последовала... ну, скажем так: неловкая
дезинформация. И второй раз - сейчас. Хотя, согласен, сейчас ты сделала
это гораздо более очаровательным способом.
змейкой-молнией. Молнию заело.
даже в постель со мной легла - чтобы не отвечать на вопрос? И что же это
за тайна такая в этом случае?!
облегчения:
Правда! А что касается тайны... Ну, давай считать так: в гиберсне я
увидела страшный сон, поэтому мне нужно было точно знать, что убило
девочку. Но я ошиблась. Да, к счастью, я ошиблась...
одну ошибку, не желая мне открыться.
правил тюрьмы.
Клеменс автоматически повторил ее жест. Пальцы его ничего не нащупали на
собственной голове, - кожа, острая щетина пробивающихся волос, - но он
понял...
уже забыл (потому что стремился забыть) о татуировке. Обычной,
полагающейся административными правилами татуировке, которая наносится на
затылок каждому из арестантов и содержит его личный номер и указание на
досье.
считал. Да, у меня тоже есть своя тайна. Хотя, в отличие от твоей, она
шита белыми нитками.
его дать; если ты не возражаешь - позже. Хорошо?
лампочка, и чей-то голос - хриплый, неузнаваемый, вдвойне искаженный
волнением говорящего и плохим качеством списанного динамика - прозвучал по
системе внутреннего оповещения. Это был единственный работающий канал:
кабинет директора - госпиталь.
говорит.
второй квадрат двадцать второго уровня... У нас там несчастный случай.
наших заключенных разрубило на куски.
молнию, втиснул ноги в ботинки, нажал кнопку отключения интеркома - все
это за долю секунды. Потом он оглянулся на Рипли:
восемьдесят пятого размера!..
застыл уже изжитый было ужас. Не просто ужас - тоска, целеустремленность,
сложная гамма чувств. Клеменс уже видел раньше такое у нее в глазах, но
надеялся, что все это миновало.
что его вмешательство, - во всяком случае, в качестве врача - уже не
потребуется.
было нельзя: останавливался производственный цикл. Да и незачем, в
общем-то, было его выключать: тело прошло сквозь лопасти как вода сквозь
редкое сито, и вся шахта теперь была забросана кусками окровавленного
мяса.
оставшихся, проверить, все ли на местах. А опознать погибшего
представлялось уже вовсе невозможным: нечего тут опознавать. Значит, имя
его мог знать тот, кто...
услужливо, то ли с издевкой сунули прямо под нос кусок ботинка (кажется, в
нем еще оставалась часть ноги). Отвернув верх, Эндрюс прочитал на его
внутренней стороне имя и номер (устаревшая, но прижившаяся традиция,
идущая с тех времен, когда заключенных было много и в тюрьме процветало
внутреннее воровство).
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Василенко Иван
Конюшевский Владислав
Гуль Роман Борисович
Белогорский Евгений