уши, вот почему ничего и не слышно, а потом стало совсем-совсем темно и
мучительно, просто невыносимо тихо.
хижины ничего не осталось, и вообще - на добрых двести шагов в направлении
дороги лес превратился в сплошной завал. Повергнув в ужас мечущийся внизу
мир, улетел вертень в занебесье, - безжалостный, всемогущий,
нечеловеческий...
слабым голосом:
огляделся. В яме было сыро, сумрачно, холодно. В полутьме призрачно чернел
силуэт бывшего друга. Тот сидел, опершись спиной о стену, поджав ноги,
положив подбородок на колени, пусто смотрел перед собой и странно
подрагивал. Все правильно: наверх смотреть было жутковато. Беспорядочное
нагромождение стволов деревьев надежно укрыло их убежище, чудовищной
крышей повисло над головами, и сквозь эту толщу, сквозь это месиво из
веток, земли и листьев просачивались жалкие лучики света. У Оборвыша
нехорошо сжалось внутри. Кряхтя, он подполз к Пузырю и устроился рядом.
обидой крикнул. - Вот тебе и спасся! Спрятался в собственной могиле!
схватившую их - доверившихся ей путников. Он быстро нашел среди хаоса
нависших бревен щель пошире, просунул в нее голову, плечи и долго что-то
там разглядывал, стоя в крайне неудобной позе.
Оборвыш осторожно сполз обратно.
тело, ясно слышался в каждом вздохе его, в каждом стоне.
Вновь просунул голову в щель и глухо добавил. - Может быть и вылезу. Когда
вертень нас с тобой здесь хоронил, он не знал, что в мире отыщется такой
тощий как я. А там что-нибудь придумаем.
подтягиваться на слабеньких руках, неумело проталкиваться вверх, а Пузырь
следил задумчиво за его усилиями, и когда от Оборвыша остались только
ожесточенно дергающиеся ноги, бывший друг внезапно схватил его за башмак:
сунулся в щель между бревен.
ничегошеньки не понимал.
Вылезешь, сядешь где-нибудь и продумаешь до вечера. Мыслитель! Если у тебя
будет заплечник, ты забудешь, что кто-то там в вонючей яме подыхает. Разве
нет?
чужом предательстве, что Оборвыш не стал спорить. Он сказал: "Дурак
ожиревший!", бросил в Пузыря заплечник и полез наверх.
торжествующие обстоятельства. Судорожно извиваясь, изрыгая самые черные из
когда-либо слышанных ругательств, он продрался сквозь ненавистную
преграду, заставил тело протиснуться в невообразимо узкие лазейки, он
изорвал в клочья рубаху, исцарапал кожу, жестоко раскровянил ладони, но
все-таки выбрался к свету! В нем бушевала неизведанная доселе ярость - на
Пузыря, на бревна, на мир, на себя. Она толкала вверх, отключив разум,
оставив лишь одно желание - свободы! - и именно это страстное чувство
помогло одолеть колдовские чары. Одуревший от усталости, потный, грязный,
вырвался Оборвыш из плена, сел, обмякнув, на выдранный с корнями
лиственник, потом лег, обнял ствол руками и лежал так вечность.
вокруг. От увиденного холодело в груди, и он запоздало благодарил Небо за
то, что остался жив. Разрушения были неописуемы. Он добавил:
гнию!
друга. - Может снова попробуешь вылезть? Вслед за мной.
проходят, а дальше никак...
тяжелы они!
на повозке было три топора.
Тут такое творится!
ли? - и принялся с безумным остервенением рассуждать о жадности, о
подлости, о низости этих заполненных гнилью кожанок, именующих себя
людьми, и еще о чем-то черном, недобром, но Оборвыш быстро перестал его
слушать, потому что нужно было спешить. Обдумывая план поисков, он начал
осторожно спускаться с ненавистно груды деревьев. А когда почти уже
добрался до нормального уцелевшего леса, Пузырь сзади вдруг страшно
завопил. И Оборвыш торопливо вскарабкался обратно.
наверное, из-за вертня перепутала день с ночью.
Пузырь.
жить Пузырю оставалось не так уж много времени. Кровожадные властелины
ночи в нетерпении ждут своего часа. Свирепые, вечно голодные, скоро
выползут они тысячами из нор, набросятся на пойманную в яме, забавно
трепыхающуюся добычу, и останется от Пузыря лишь белесая сморщенная
оболочка.
только в лес пошел? Заплечник твой мне покоя не давал. Так вот он,
заплечник, в руках у меня...
бормотание. - Пойду людей позову на помощь.
мертвым. - К тому же задаром?
сердце готово было пробить ребра, когда разодранная одежда насквозь
пропиталась потом, он выскочил из леса.
неутомимые топтуны. Дорога жила своей собственной жизнью, в заботах и
хлопотах - бессмысленно шумела, разговаривала, плевалась лепешечной
шелухой, фыркала, пачкала пеной вековые камни. К кому здесь обращаться?
Кого просить? К кому взывать? Он принялся лихорадочно озираться. Во рту
Контровский Владимир
Лондон Джек
Суворов Виктор
Афанасьев Роман
Андреев Николай
Майер Стефани