нервная, злая, она должна быть для тебя всем на свете. Тогда приходит
радость, какая-то уверенность в твоей человеческой нужности. Иногда на это
уходит целая жизнь, и все равно я знала многих счастливых. А вот счастливого
преступника я не встречала ни разу. Наверное, тоже потому, что он человек и
стал преступником он не враз, а всю жизнь его гнетет страх, стыд или
раскаяние, и никогда он себе не находит утешения ни в деньгах, ни в любви,
даже в азарте он не находит утешения, а все остальное для него закрыто. Мне
доводилось много раз видеть, как преступники встречали арест чуть ли не с
радостью - так невыносимо для них было бесконечное ожидание возмездия. А
ведь они ждут его всегда, даже если тысячу раз уверены, что их не поймают.
Тут уж ничего не поделаешь, физиология. Поэтому я думаю и о тех, кого должна
арестовать, хотя заботиться об их душевном спокойствии мне и не приходится.
Но я всегда боюсь, что ко мне дважды попадет один и тот же преступник -
значит, я не сделала чего-то очень важного, что-то я не довела до конца,
значит, я тоже виновата.
ответов всех дать не умела, и дожидалась, когда привезут хозяина этой
грязной, запущенной комнаты, Баулина. Человека, у которого нашли приют
возможные убийцы Кости Попова.
минуту в коридоре тяжело затопали шаги и ввалился Баулин. На щеке у него еще
багровел рубец от подушки, и сам он был толстый, небритый, похмельный. Не
дожидаясь вопросов, он сразу забубнил:
Ну, в поезде познакомились! А че? Нельзя, что ли? Так я без корысти! Я так!
По доброте душевной! А че?
пока совсем не замолк. Тогда я сказала:
жильцах.
Владимир Лакс
сторон дороги побежал лес. Встречных машин почти не было, и наша "Волга",
располосовав темноту столбами клубящегося света, с шипеньем мчалась по
шоссе. На табличке километрового столба две цифры - шестьдесят два и
шестьсот семьдесят четыре. Шестьдесят два - это понятно, это мы проехали от
Москвы. А вот шестьсот семьдесят четыре - это докуда? Неизвестно. Так мы и
ехали, не зная куда и сколько нам еще ехать, потому что город, который
должен быть там, на шестьсот семьдесят четвертом километре, мог как раз
оказаться в том направлении, что в анекдоте - "и вообще мы не в ту сторону
едем!".
носу машины светлело все быстрее. Лампочки на приборном щитке чуть освещали
лицо Альбинки, худое, острое, с длинной светлой прядью, спадающей на глаза.
Закусив губу, не отрываясь, он смотрел вперед, на шелестящее полотно шоссе.
И все время мы молчали. Говорить не хотелось, да и не о чем было сейчас
говорить. Я закрыл глаза, пытаясь хоть немного задремать, но сон не
приходил, и только вязкое оцепенение сковывало, будто меня всего засыпало
землей.
таким вопросом - настолько было ясно, что надо делать дальше. Интересно,
весело жить, и все. И почему-то я сам поверил, что, если мы пойдем на это,
все решится как-то само по себе, ведь тогда будут деньги. А денег нет, но
зато есть за нами убийство, и вообще не очень понятно, что же все-таки
делать дальше. Допустим, поедем мы в Одессу, а потом в Сухуми. Но сначала
надо выяснить, куда ведет это шоссе. Если оттуда надо возвращаться через
Москву, то я - пас! Я через Москву ни за какие коврижки не поеду. Может
быть, вся милиция там на ноги уже поднята. А может быть, и нет. Найти нас
могут только через Баулина. Глупость, конечно, сделали, что привезли
таксиста под самые окна. Но я до самого конца надеялся, что обойдется, что
Альбинка его только попугает, я ведь не знал, что он такое вдруг отмочит.
Предположим, они найдут Баулина. Что может рассказать о нас Баулин? А
действительно, что он знает про нас?
Зайчишка, видимо, хотел перебежать через шоссе, но попал в свет фар и,
оглушенный настигающим грохотом машины, ослепленный электрическим заревом,
изо всех сил пытался оторваться от "Волги", а Альбинка все круче нажимал
педаль акселератора.
освещенной полосы деться не может...
перед нами. Меня вдруг охватил азарт погони. Но потом я резко нагнулся и
выключил ручку света. Альбинка зло дернулся в мою сторону и крикнул:
уже не было.
знать это ему было еще не надо: шоссе было для нас как раз той самой
световой дорожкой, по которой мы бежали очертя голову, два перепуганных до
смерти зайца...
Евгения Курбатова
до чего глупый человек. Это уж просто физический недостаток - будто без
ноги родился. Я совсем сбилась, запуталась в его "бутылках", "полбутылках",
"на троих взял", "стакан вложил", "красненького принял маленько". А он без
этого никак не мог, потому что "полбутылки" были для него основными
событийными и хронологическими ориентирами. И все бубнил он и бубнил:
беда-а!
пили поменьше - и беды бы не было.
щеки мелко дрожали, - Это как болезнь у меня. Всю свою жизнь через это могу
погубить. И жена из-за этого ушла. Тут все как раз и началось.
вы возвращались от своей жены из Советска?
провел, Зинку не уговорил и решил возвращаться... Да-а... Выпил, выпил,
конечно...
и не знаю, как бы уехал. В общем, как сел в поезд - не помню. Только
проснулся, пошарил в карманах - пусто, голова трещит с опохмелюги, курить
охота и красненького хорошо бы маленько - поправиться. Только денег,
конечно, ни шиша. Я ведь все по правде говорю, как было, вы же сами просили,
так ведь?
курят. Ну, стрельнул я у них сигаретку, покурил, вроде полегчало.
Разговорились. Они, значит, в Одессу едут отдыхать - отпуск у них. И Москву
хотят посмотреть. Ребятки вежливые такие. Ну, я им и предложил пожить пока
здесь, у меня, - им хорошо, и мне компания. Они согласились. Вот и все.
Вот и взяли пузырек беленькой...
Альбинас.
занимаются?
знаю.
что мне узнавать про них?
значит, закусили. Сало у ребятчек было хорошее. Шпиг настоящий - закусочка
лучше не придумаешь. Поздно уже было, они и легли спать. Да-а, спать легли.
А я к старикам своим ушел - спать-то мне здесь негде - и утром вернулся.
пришли во двор и с соседями выпили.