Чтение 9–й страницы книги ~Пан~

- Здравствуй, Ева! - крикнул я.

Она стояла подле большого серого камня, вся красная, и дула себе на
палец.

- Ева! Ты? Что с тобою? - спросил я.

- Эзоп укусил меня, - ответила она и потупилась.

Я посмотрел на ее палец. Она сама себя укусила. Вдруг у меня в голове
мелькает догадка, я спрашиваю:

- И долго ты тут дожидалась?

- Нет, недолго, - ответила она.

Больше мы не сказали друг другу ни слова, я взял ее за руку и ввел в
сторожку.

17

С рыбной ловли я ушел не раньше обычного и явился на "бал" прямо с
сумкой и ружьем, только что в лучшей своей куртке. Когда я подошел к
Сирилунну, было уже поздно, я услышал, что в зале танцуют, потом кто-то
крикнул:

- А вот и господин лейтенант! С охоты!

Меня обступила молодежь, всем хотелось взглянуть на мою добычу, я
пристрелил несколько морских птиц и наловил пикши... Эдварда улыбнулась
мне навстречу, она танцевала и вся раскраснелась.

- Первый танец со мной! - сказала она.

И мы стали танцевать. Все сошло благополучно, голова у меня
закружилась, но я не упал. Мои грубые сапоги стучали об пол, я заметил
этот стук и решил не танцевать больше, кроме того, я исцарапал крашеный
пол. Но как же я радовался, что не наделал еще больших бед!

Оба приказчика господина Мака были тут же и танцевали истово, с
серьезными минами. Доктор вовсю выделывал кадрильные па. Помимо этих
кавалеров, в зале собралось еще четверо совсем зеленых юнцов, сыновья
пробста и здешнего доктора. Откуда-то явился и заезжий коммерсант, он
обладал приятным голосом и подпевал музыке, а то и подменял дам у
фортепьяно.

Как прошли первые часы, я уже не помню, зато помню все, что было под
конец. Солнце заливало залу красным светом, и морские птицы уснули. Нам
подавали вино и печенья, мы громко болтали и пели, смех Эдварды звонко и
беспечно разносился по зале. Но почему она больше не обмолвилась со мной
ни единым словом? Я подошел к ней и, хоть небольшой на то мастер, хотел
сказать ей любезность; она была в черном платье, его, верно, сшили к
конфирмации, оно уже стало немного коротко, но когда она танцевала, это ей
даже шло, и я хотел ей об этом сказать.

- Как черное платье... - начал я.

Но она встала, обняла за талию какую-то свою подружку и отошла прочь.
Так повторялось несколько раз. Ладно, думал я, ничего не поделаешь! Но
зачем тогда стоять у окна и провожать меня печальным взглядом? Зачем?

Одна дама пригласила меня на танец. Эдварда сидела поблизости, и я
ответил громко:

- Нет, мне уже пора идти.

Эдварда глянула на меня, вскинула брови и сказала:

- Идти? Ах нет, вы не уйдете!

Я оторопел и до крови закусил губу. Я встал.

- Я не забуду того, что вы мне сейчас сказали, йомфру Эдварда, - сказал
я горько и сделал несколько шагов в сторону двери.

Доктор подскочил ко мне, поспешила ко мне и Эдварда.

- Зачем вы так? - сказала она с упреком. - Я просто понадеялась, что вы
уйдете последним, самым что ни на есть последним. Да и время-то всего
только час... Ах, послушайте, - добавила она с сияющим лицом, - вы ведь
дали гребцу пять талеров за то, что он спас мой башмачок. Это слишком
много. - Тут она засмеялась от души и повернулась к остальным.

Я даже рот раскрыл от изумления, я был совершенно сбит с толку и
обескуражен.

- Вы, верно, изволите шутить, - ответил я. - Вовсе я не давал вашему
гребцу никаких пяти талеров.

- Не давали? - Она отворила дверь на кухню и кликнула работника. -
Помнишь ты нашу прогулку к Курхольмам, Якоб? Ты еще спас из воды мой
башмачок?

- Да, - отвечал Якоб.

- Получил ты пять талеров за то, что спас башмачок?

- Да, мне было дадено...

- Ну, хорошо. Ступай.

Что за причуда, подумал я. Решила меня осрамить? Нет, не удастся, в
краску ей меня не вогнать. Я сказал громко и отчетливо:

- Я хочу, чтобы все вы знали, господа, что тут либо ошибка, либо обман.
Мне и в голову не приходило давать гребцу пять талеров за ваш башмачок.
Верно, я и должен бы так сделать, но как-то не догадался.

- Ну так давайте снова танцевать, - сказала она, наморщив лоб. - Отчего
же мы не танцуем?

Погоди, ты мне еще все это объяснишь, решил я сам с собою, и с той
минуты не выпускал ее из виду. Наконец она вышла в соседнюю с залой
комнату, и я пошел за нею.

- Ваше здоровье! - сказал я и поднял свой стакан.

- У меня в стакане пусто, - только и ответила она.

А ведь перед ней стоял стакан, и он был полнехонек.

- Я думал, это ваш стакан?..

- Нет, это не мой, - сказала она, поворотилась к соседу и принялась с
ним оживленно беседовать.

- Тогда простите, - сказал я.

Кое-кто из гостей заметил это небольшое происшествие.

Сердце во мне перевернулось от обиды, я сказал:

- Однако же нам надо объясниться...

Она встала, взяла обе мои руки в свои и проговорила с мольбой:

- Только не сегодня, не сейчас. Мне так грустно. Боже, как вы глядите
на меня! Вы же были мне другом...

Я совсем потерялся, сделал поворот направо и вернулся к танцующим.

Вскоре в залу вошла и Эдварда, она стала подле фортепьяно, за которым
наигрывал танец заезжий коммерсант, и на лице ее отразилась тайная забота.

- Я никогда не училась играть, - сказала она. Она посмотрела на меня, и
глаза у нее потемнели. - Ах, если б я только умела!

Что я мог на это ответить? Но сердце мое снова метнулосъ к ней, и я
спросил:

- Отчего вы вдруг так загрустили, Эдварда? Знали бы вы, как мне это
больно.

- Сама не пойму, - ответила она. - Так, все вместе, должно быть. Ушли
бы они все поскорее, все до единого. Только не вы, нет, нет. Помните, вы
уйдете последним.

И от этих слов я опять оживаю, и глаза мои уже светло глядят в залитую
солнцем залу. Дочь пробста подошла ко мне и завела со мной беседу: мне
было не до нее, совсем не до нее, и я отвечал ей отрывисто. Я нарочно
отводил от нее глаза, ведь это она говорила о моем зверином взгляде. Она
обернулась к Эдварде и рассказала, как однажды за границей, в Риге, если я
не путаю, ее преследовал какой-то господин.

- Он шел за мной по пятам из улицы в улицу и все улыбался, - сказала
она.

- Так, может, он был слепой? - выпалил я, чтоб угодить Эдварде. И
вдобавок пожал плечами.

Фрекен тотчас поняла мою грубость и ответила:

- Ну уж конечно, если он мог преследовать такую старую уродину, как я.

Но я не дождался от Эдварды благодарности, она увлекла свою подружку в
дальний угол, они принялись шептаться и качать головами. И я был
предоставлен самому себе.

Проходит еще час, в шхерах просыпаются морские птицы, их крик летит в
наши распахнутые окна. Каждая жилка во мне дрожит, когда я слышу этот
первый утренний крик, и мне хочется в шхеры...

Доктор опять пришел в отличное расположение духа и завладел всеобщим
вниманием, дамы теснились вокруг него. Не он ли мой соперник? - подумал я,
и тут же я подумал о его хромой ноге и обо всей его жалкой фигуре. Он
напал на новую выдумку, он все время повторял "чтоб мне ни дна ни
покрышки", и всякий раз при этом его чудном присловье я громко хохотал. Я
вконец измучился, и мне уже представлялось, что раз этот человек мой
соперник, я должен всячески его отличать. Я смаковал каждое его острое
словцо, я кричал:

- Послушайте только, что говорит доктор! - и принуждал себя громко
хохотать, что бы он ни сказал.

- Я влюблен в сей мир, - говорил доктор. - Я держусь за жизнь руками и
ногами. Но раз уж смерти не миновать, я надеюсь в царствии небесном
заполучить местечко где-нибудь над самым Лондоном или Парижем, чтоб
слушать гул толпы во веки вечные, во веки вечные.

- Великолепно! - крикнул я и закашлялся от смеха, хоть нисколько не был
пьян.

Эдварда тоже казалась в восхищенье.

Когда начали расходиться, я забился в угловую комнатушку, сел и стал
ждать. Я слышал, как один за другим гости, прощаясь, выходили на крыльцо.
Доктор тоже простился и вышел. Скоро стихли все голоса. Сердце у меня
гулко колотилось, я ждал.

Вот вернулась Эдварда. Завидя меня, она сначала замерла в изумлении,
потом сказала с улыбкой:

- Ах, вы тут. Как мило, что вы всех переждали. Но я умираю от
усталости.