почувствовала, я не раз танцевал с Фуонг в "Гран монд", хотя бы для того,
чтобы с ней поговорить. Пайл не пользовался этой возможностью; с каждым
новым кругом он только вел себя чуть менее церемонно и держал Фуонг не так
далеко, как прежде; однако оба они молчали. Глядя на ее ноги, такие легкие
и точные, на то, с каким умением она управляла его неуклюжими па, я вдруг
снова почувствовал, что в нее влюблен. Мне трудно было поверить, что через
час-другой она вернется в мою неприглядную комнату с общей уборной и
старухами, вечно сидящими на площадке.
Севере, куда моя дружба с одним из французских морских офицеров позволяла
мне проникнуть безнаказанно и без спроса. Зачем мне было туда стремиться -
за газетной сенсацией? Во всяком случае, не в эти дни, когда весь мир
хотел читать только о войне в Корее. Затем, чтобы умереть? Но зачем мне
было умирать, если каждую ночь рядом со мной спала Фуонг? Однако я знал,
что меня туда влечет. С самого детства я не верил в незыблемость этого
мира, хоть и жаждал ее всей душой. Я боялся потерять счастье. Через месяц,
через год Фуонг меня оставит. Если не через год, то через три. Только
смерть не сулила никаких перемен. Потеряв жизнь, я никогда уже больше
ничего не потеряю. Я завидовал тем, кто верит в бога, но не доверял им. Я
знал, что они поддерживают свой дух басней о неизменном и вечном. Смерть
куда надежнее бога, и с ее приходом уйдет повседневная угроза, что умрет
любовь. Надо мной больше не будет висеть кошмар грядущей скуки и
безразличия. Я никогда не смог бы стать миротворцем. Порой убить человека
- значит оказать ему услугу. Вы спросите - как же можно, ведь в писанин
сказано: возлюбите врага своего? Значит, мы бережем друзей своих для
страданий и одиночества.
она казалась незримой, как душевный покой.
говорил непристойности. Посмотрев на Пайла, я заметил, что он не понимает
жаргона, на котором тот говорит. Пайл улыбался, когда улыбалась Фуонг, и
смущенно смеялся, когда смеялся я.
с укором.
комедиантов. Многих из них я встречал днем на улице Катина - они
прогуливались в старых штанах и свитерах, с небритыми подбородками,
покачивая бедрами. Сейчас в открытых вечерних туалетах, с фальшивыми
драгоценностями, накладной грудью и хрипловатыми голосами они казались
нисколько не более отталкивающими, чем большинство европейских женщин в
Сайгоне. Компания молодых летчиков громко выражала им свое одобрение, а те
отвечали им обольстительными улыбками. Я был поражен неожиданной яростью
Пайла.
зрелище совсем не для нее.
4
застыло, как панорама англо-бурской войны в старом номере "Лондонских
иллюстрированных новостей". Самолет сбрасывал на парашюте припасы
сторожевому посту в странных, изъеденных непогодой известковых горах на
границе Аннама, сверху похожих на груды пемзы; планируя, самолет всегда
возвращался на то же самое место и поэтому с виду был неподвижен, а
парашют словно висел в воздухе на полпути к земле. В долине то и дело
поднимались плотные, точно окаменевшие дымки минных разрывов, а на залитой
солнцем базарной площади пламя пожара казалось очень бледным. Маленькие
фигурки парашютистов продвигались гуськом вдоль каналов, но с высоты они
тоже казались неподвижными. Не шевелился и священник, читавший требник в
углу колокольни. На таком расстоянии война выглядела прилизанной и
аккуратной.
войти в порт потому, что он был отрезан противником, окружавшим город
кольцом; нам пришлось пристать возле горевшего рынка. При свете пожара мы
были удобной мишенью, но почему-то никто не стрелял. Кругом было тихо,
если не считать шипения и треска объятых пламенем ларьков. Было слышно,
как переминается с ноги на ногу сенегальский часовой на берегу реки.
нападению, - его единственную длинную и узкую улицу, застроенную
деревянными ларьками; через каждые сто метров на ней либо стояла церковь,
либо ее пересекал канал или мост. Ночью улица освещалась свечами или
тусклыми керосиновыми фонарями (в Фат-Дьеме электричество горело только в
квартирах французских офицеров); днем и ночью она была людной и шумной.
Этот странный средневековый город, которым правил и владел феодал-епископ,
был прежде самым оживленным во всем крае, а теперь, когда я высадился и
зашагал к офицерским квартирам, он показался мне самым мертвым из всех
городов. Обломки и битое стекло, запах горелой краски и штукатурки,
пустота длинной улицы, насколько хватал глаз, - все напоминало мне одну из
магистралей Лондона рано утром после отбоя воздушной тревоги; казалось,
вот-вот увидишь плакат "Осторожно: неразорвавшаяся бомба".
в развалинах. Спускаясь вниз по реке от Нам-Диня, я узнал от лейтенанта
Перо о том, что произошло. Он был серьезный молодой человек, масон, и все
это, на его взгляд, было карой за суеверие его собратьев. Когда-то епископ
Фат-Дьема побывал в Европе и вывез оттуда культ богоматери из Фатимы -
явление девы Марии кучке португальских детей. Вернувшись домой, он
соорудил в ее честь грот возле собора и каждый год устраивал крестный ход.
Его отношения с полковником, командовавшим французскими войсками, были
натянутыми с тех пор, как власти распустили наемную армию епископа.
Полковник - в душе он сочувствовал епископу, ведь для каждого из них
родина была важнее католичества - решился в этом году на дружеский жест и
возглавил со своими старшими офицерами крестный ход. Никогда еще такая
большая толпа не собиралась в Фат-Дьеме в честь богоматери из Фатимы. Даже
многие буддисты, составлявшие около половины окрестного населения, не в
силах были отказаться от такого развлечения, а тот, кто не верил ни в
какого бога, питал смутную надежду, что все эти хоругви, кадила и золотые
дары уберегут его жилище от войны. Духовой оркестр - все, что осталось от
армии епископа, - шествовал впереди процессии, за ним следовали, как
мальчики из церковного хора, французские офицеры, ставшие набожными по
приказу своего полковника; они вошли в ворота соборной ограды, миновали
белую статую Спасителя на островке посреди небольшого озерка перед
собором, прошли под колокольней с пристройками в восточном стиле и
вступили в украшенный резьбой деревянный храм с его гигантскими колоннами
из цельных стволов и скорее буддийским, чем христианским алтарем, покрытым
ярко-красным лаком. Люди стекались сюда изо всех деревень, разбросанных
среди каналов, со всей округи, напоминавшей голландский ландшафт, хотя
вместо тюльпанов здесь были молодые зеленые побеги или золотые стебли
зрелого риса, а вместо ветряных мельниц - церкви.
ту же ночь, пока главные силы коммунистов продвигались в Тонкинскую долину
через ущелья в известковых горах и на них беспомощно взирали французские
посты, передовой отряд нанес удар по Фат-Дьему.
оттеснен почти на километр от города. Но это все же было поражением
французов; журналистов сюда не пускали, и телеграммы не принимались - ведь
газеты должны сообщать только о победах. Власти задержали бы меня в Ханое,
если бы знали о цели моего путешествия, но чем больше удаляешься от
главного штаба, тем слабее становится контроль, а когда попадешь в полосу
неприятельского огня, ты делаешься желанным гостем; то, что представлялось
угрозой для главного штаба в Ханое, неприятностью для полковника в
Нам-Дине, было для лейтенанта на переднем крае развлечением, знаком
внимания со стороны внешнего мира, - ведь несколько блаженных часов он мог
порисоваться и увидеть в романтическом свете даже собственных убитых и
раненых.
потерпел бы французского священника в своей епархии. Он произнес
извиняющимся тоном:
несчастных.
противник начал наконец отстреливаться. Странно, но неприятеля трудно было
обнаружить: сражение шло не на одном узком фронте, а на десяти, зажатых
каналами, крестьянскими усадьбами и затопленными рисовыми полями, где
повсюду можно ожидать засады.
Католики, буддисты, язычники - все забрали самые ценные свои пожитки:
жаровни, лампы, зеркала, шкафы, циновки, иконы - и перебрались на
территорию собора. Здесь, на Севере, с наступлением темноты становилось
очень холодно, и собор был переполнен; другого убежища не было; даже на
лестнице, которая вела на колокольню, заняли каждую ступеньку, а в ворота
все время продолжали протискиваться новые люди, неся на руках детей и
домашний скарб. Какова бы ни была их религия, они надеялись, что тут им
удастся спастись. Мы увидели, как сквозь толпу к собору проталкивается
молодой вьетнамец с ружьем, в солдатской форме; священник остановил его и
взял у него винтовку. Патер, который был со мной на колокольне, объяснил:
Посняков Андрей
Орлов Алекс
Херберт Фрэнк
Круз Андрей
Соломатина Татьяна
Махров Алексей