Чтение 9–й страницы книги ~Ниндзя~

***

Жюстина сидела на краю дивана, поджав ноги и обхватив руками колени. Ее
открытый блокнот лежал перед ними на невысоком кофейном столике. Дождь стих
и превратился в мелкий туман, но оконные стекла были по-прежнему мокрыми.

- Расскажи мне о Японии, - попросила она неожиданно, вплотную приблизив
лицо к Николасу.

- Я не был там очень долго.

- Какая она?

- Другая. Совсем другая.

- Ты имеешь в виду язык?

- Да, и язык тоже, разумеется. Но не только. Ты можешь поехать во Францию
или в Испанию, и там тебе придется говорить на другом языке. Но мыслят там,
в общем-то, так же.

Япония - другое дело. Японцы ставят в тупик большинство иностранцев, даже
пугают их, что, в сущности, странно.

- Не так уж странно, - возразила Жюстина. - Любой человек боится того,
чего он не понимает.

- Но некоторые сразу же понимают и принимают Японию. Одним из таких людей
был мой отец. Он любил Восток.

- Как и ты.

- Да. Как и я.

- Почему ты сюда приехал?

Николас смотрел на ее лицо, меняющееся с наступлением сумерек, и думал о
том, как могла Жюстина быть такой проницательной в своих вопросах и в то же
время такой уклончивой в ответах.

- Значит, ты приехал сюда и занялся рекламой. Он кивнул.

- Выходит, так.

- И оставил семью?

- У меня не было семьи.

Эта холодная жесткая фраза пронзила Жюстину, словно пуля.

- После твоих слов мне даже стыдно, что я никогда не разговариваю со
своей сестрой. - Она в смущении отвернулась от Николаса.

- Должно быть, ты ее ненавидишь. Жюстина откинула голову назад.

- Ты жесток.

- Правда? - Николас искренне удивился. - Не думаю. - Он снова посмотрел
на Жюстину. - Она тебе безразлична? Это было бы еще хуже.

- Нет, она мне не безразлична. Она моя сестра. Ты - ты не сможешь это
понять.

Последние слова Жюстины прозвучали неуверенно. Николас понял, что она
собиралась сказать что-то другое, но в последнюю минуту передумала.

- Почему ты не расскажешь мне о своем отце? Ты говорила о нем в прошедшем
времени - он что, умер?

Глаза Жюстины затуманились, будто она смотрела на огонь.

- Да, можно считать, что он мертв. - Она поднялась с дивана, подошла к
аквариуму и стала напряженно в него всматриваться, словно ей хотелось
уменьшиться в размерах, прыгнуть в соленую воду и слиться с ее беззаботными
обитателями. - В конце концов, какое это имеет для тебя значение? Мой отец
во мне не живет - я не верю во всю эту чушь.

Тем не менее, голос Жюстины говорил обратное, и Николас подумал: "Что же
сделал ее отец, раз она его так презирает?"

- А твоя сестра? - спросил он. - Мне это интересно, ведь я был
единственным ребенком в семье.

Жюстина отвернулась от аквариума, и отраженный от воды свет причудливыми
бликами упал на ее лицо. Николас представил себя вместе с ней на дне моря:
стройные водоросли, слегка колеблющиеся в глубинных потоках, посылающие друг
другу вибрации в неторопливой беседе.

- Гелда. - В голосе Жюстины появился странный оттенок. - Моя старшая
сестра. - Она вздохнула. - Тебе повезло, что ты один в семье; есть вещи,
которые нельзя поделить.

Николас понимал, что бессмысленно винить Жюстину за недостаточную
откровенность, и все же его раздражала ее упрямая скрытность.

Внезапно он почувствовал острое желание разделить ее тайны - ее унижения,
детские обиды, ее любовь и ненависть, ее страхи, стыд, - все то, что делало
ее такой, какая она есть, непохожей на других и пленительно несовершенной,
как диковинная жемчужина. Загадка Жюстины манила Николаса; он был как
пловец, который выбился из сил и чувствует, что вот-вот опустится на дно,
понимает, что замахнулся слишком высоко, не рассчитав свои силы; в то же
время он знает, что где-то рядом, в нем самом, лежит ключ к спасению, к
скрытым резервам, которые могли бы вынести его к далекому берегу.

Но Николас, по крайней мере, подсознательно, хорошо знал эти скрытые силы
и боялся снова столкнуться с ними, увидеть их ужасные лики. Когда-то с ним
это уже было... и он едва не погиб.

***

Они вышли из дому. Вечерние облака умчались на запад, и небо, наконец,
прояснилось. Звезды мерцали, как блестки на бархате, и им казалось, что они
окутаны шалью, сотканной специально для них.

Они шли по пляжу, вдоль берега; море отступало, повинуясь силе отлива.
Они цепляли ногами выброшенные на песок водоросли и вздрагивали от боли,
наступая на острые обломки крабьих панцирей.

Прибой набегал невысокими, тускло светящимися гребнями. Кроме них на
пляже никого не было; лишь дымящиеся оранжевые угольки остались от чьего-то
позднего пикника в дюнах.

- Ты боишься меня? - Голос Николаса был легкий, как туман.

- Нет. Я не боюсь тебя. - Жюстина спрятала руки в карманы джинсов. - Мне
просто страшно. Уже полтора года я не могу избавиться от этого страха.

- Мы все боимся - чего-нибудь или кого-нибудь.

- Ник, ради бога, не успокаивай меня как ребенка. Ты никогда не испытывал
такого страха.

- Потому что я мужчина?

- Потому что ты - это ты. - Жюстина отвернулась от него и стала потирать
предплечья; ему показалось, что она дрожит. - Господи.

Николас наклонился и поднял камешек. Он очистил его от песка и
почувствовал бесконечно гладкую поверхность. Время отшлифовало все кромки и
придало камню свою форму, но его сущность осталась - его цвет, пятнышки и
прожилки, плотность и твердость. Сущность изменить нельзя.

Жюстина взяла у него камешек и швырнула его далеко в море. Он ударился о
воду и исчез в глубине, словно его никогда и не было. Но Николас еще ощущал
его тяжесть на своей ладони.

- Это было бы слишком просто, - сказал он, - если бы можно было принимать
близких людей без всяких наслоений, без их прошлого.

Жюстина молча стояла и смотрела на него, и только легкий поворот головы
говорил о том, что она его слышит.

- Но это невозможно, - продолжал Николас. - У человека долгая память; в
конце концов, именно память объединяет нас. Иногда, впервые встретившись,
два человека испытывают какой-то особый трепет, слабое, но отчетливое
ощущение узнавания - узнавания чего? Вероятно, родственной души. Или ауры. У
этого явления много названий - его нельзя увидеть, но тем не менее, оно
существует. - Николас помолчал. - Ты почувствовала это, когда мы
встретились?

- Да... было какое-то чувство. - Жюстина провела большим пальцем по его
запястью, потом посмотрела себе под ноги, на мокрый черный песок, на
беспокойную воду. - Я боюсь тебе помнить. - Она резко подняла голову, словно
приняла какое-то решение. - Мужчины, которых я знала, были подонки -
впрочем, я сама выбирала...

- Ты хочешь сказать, что я могу оказаться таким же, как он?

- Но ты другой. Ник. Я знаю. - Жюстина убрала руку. - Я не могу снова
через это пройти. Я просто не могу. Это не кино, где всегда заранее
известно, что все кончится хорошо.

- А разве можно что-нибудь знать наперед?

Жюстина продолжала, не обращая внимания на его слова.

- Нас воспитали в романтическом духе, а жизнь оказалась cовсем иной.
Вечная любовь и прочная семья. Об этом твердили в кино, по телевизору, даже
в рекламных роликах - особенно в рекламе. Мы все остаемся взрослыми детьми.
И что делать, когда начинается настоящая жизнь и приходит одиночество?

- Наверно, продолжать поиски. Мы всю жизнь ищем то, что нам нужно:
любовь, деньги, славу, безопасность. Просто каждой выбирает для себя
главное.

- Только не я. - В голосе Жюстины звучала горечь. - Я уже не знаю, чего
хочу.

- А чего ты хотела там, в Сан-Франциско? - В темноте Николас видел только
ее силуэт на фоне звезд.

Ее глухой и отчужденный голос заставил его вздрогнуть.

- Я хотела... повиноваться.

- Что?

- Не могу поверить, что я тебе это сказала. - Они лежали в его постели,
обнаженные, под простынями.

Лунный свет проникал сквозь окна как эфирный мост, ведущий в другой мир.

- Почему? - спросил Николас.

- Потому что мне стыдно. Мне стыдно, что я этого хотела. Но больше я не
хочу быть такой. Никогда.

- Разве это так ужасно - хотеть повиноваться?

- У меня это было... Да, это было противоестественно.

- Что это значит?

Жюстина повернулась, и Николас почувствовал мягкое прикосновение ее
груди.

- Я больше не хочу об этом говорить. Давай забудем. Николас притянул ее к