сложный" [Д.М. - доктор медицины; катартик - слабительное; Готлиб имеет в
виду шаблонное выписывание рецептов]. Вторые больше преуспевают в жизни.
гласных, сардоническая любезность, шипение этих "С", превращение "Д" в
тупое и вызывающее "Т".)
прямым уколом ввел иглу. Свинка чуть дернулась, чуть пискнула, студентки в
ужасе отшатнулись. Мудрые пальцы Готлиба знали, когда игла достигла
брюшины. Он нажал на поршень и давил, пока поршень весь не вошел в шприц.
Сказал спокойно:
подумают, что я палач, и палач тем более чудовищный, что я при этом
хладнокровен; а другие вовсе ничего не подумают. Эти-то расхождения в
философии и делают жизнь интересной.
Готлиб записал в журнал ее вес, дату введения инфекции и давность хранения
бактериальной культуры. Эту запись он своим четким почерком воспроизвел
затем на доске, приговаривая:
самое важное в проведении опытов - не сделать опыт, а записать его;
оч-чень аккуратно, в цифрах, - записать чернилами. Мне не раз говорили,
что многие умники находят для себя возможным сохранять данные в голове. Я
часто с удовлетворением замечал, что у таких умников нет голов, в коих они
могли бы сохранить данные. Это очень хорошо, потому что мир таким образом
никогда не узнает их выводов, и эти выводы не засоряют науку. Теперь я
введу инфекцию второй свинке - и студенты могут разойтись. К следующей
нашей встрече я попросил бы вас прочитать книгу Уолтера Патера [Патер
Уолтер (1839-1894) - английский искусствовед, автор книг по искусству и
философии Возрождения и древней Греции, а также философского романа "Марий
Эпикуреец" (1885) из времен Марка Аврелия, римского императора и философа
I в. н.э.] "Марий эпикуреец", чтобы позаимствовать у него спокойствия, в
котором заключается тайна лабораторного искусства.
здесь, вместо того чтобы выйти в мир и упиваться борьбой. Но руки у него
ловкие. Превосходная техника. Он мог бы быть первоклассным хирургом и
наживать пятьдесят тысяч долларов в год. А сейчас он вряд ли имеет больше
четырех тысяч.
пастор был на редкость добрым человеком. Он почтительно принимал на веру
все, что ему говорили преподаватели, как бы оно ни противоречило всему
остальному; но умерщвление животных - с этим он не мог примириться. По
неясной для него связи он вспомнил, как в прошлое воскресенье, в захудалой
часовне, где он проповедовал, пока учился на медицинском факультете, он
славословил жертвенную смерть мучеников и как потом запели о крови агнца,
об источнике, наполнившемся кровью из жил Эммануила, но нить этой мысли он
потерял и брел к Дигамме Пи в тумане раздумчивой жалости.
иглу!
вспоминал непогрешимые пальцы Готлиба, его рука сама изгибалась в
подражание.
перевернулись на спинки, судорожно задергали лапками и умерли. С трепетом
ожидая новых ужасов, студенты собрались на вскрытие. На демонстрационном
столе стоял деревянный поднос, исколотый кнопками, которыми на нем уже
много лет укреплялись трупы. Морские свинки лежали в стеклянной посудине
неподвижные, шерстка на них ощетинилась. Аудитория старалась припомнить,
какие они были резвые и живые. Ассистент распластал одну из них, прикрепив
кнопками лапки к доске. Готлиб потер свинке брюшко смоченной в лизоле
ватой, сделал надрез от брюшка до шеи и прижег сердце докрасна раскаленным
металлическим шпателем - студенты задергались, когда услышали шипенье
мяса. Как священнослужитель дьявольских мистерий, Макс Готлиб вытянул
пипеткой почерневшую кровь. Разбухшими легкими, селезенкой, печенью и
почками ассистент наносил волнистые мазки на предметные стекла, окрашивал
препарат и передавал его на рассмотрение слушателям. Студенты, которые уже
научились глядеть в микроскоп, не закрывая одного глаза, принимали гордый
вид профессионалов, и все они говорили о радости опознавания бациллы,
когда, подкручивая медный винт, находили правильный фокус, и перед ними,
выплыв из тумана, резко и отчетливо вырисовывались на стеклышках клетки.
Но студентам было не по себе, потому что Готлиб сегодня остался с ними,
молча шагал между столами и наблюдал - наблюдал за ними, и наблюдал за
тем, как распоряжаются останками морских свинок, и над столами шло нервное
перешептывание о некоем студенте, который умер от сибирской язвы, получив
инфекцию в лаборатории.
пылом ярой игры в хоккей, ясным степным простором, откровением
классической музыки и восторгом творчества. Он рано просыпался и с
удовольствием думал о предстоящем дне; преданно, не видя ничего, спешил он
к своей работе.
скинув пиджаки, фильтруют бульоны, их пальцы липки от сморщенных листов
желатина; или они подогревают питательную среду в автоклаве, похожем на
серебряную гаубицу. Шумные бунзеновские горелки под сушильными шкафами,
пар от стерилизаторов Арнольда, клубящийся к потолку, заволакивающий окна,
пленяли Мартина своей энергией; и самым лучезарным в мире были для него
ряды пробирок, наполненных водянистой сывороткой и заткнутых кофейно-бурой
опаленной ватой, тонкая петля из платиновой проволочки, опущенная в
сверкающий стакан, фантасмагорический частокол из высоких стеклянных
трубок, таинственно соединяющих колбы и реторты, бутыль с краской
генцианвиолет.
самостоятельно работать в лаборатории по ночам... В длинной комнате
темным-темно, только мерцает газовый рожок за микроскопом. Конус света
зажигает глянцем яркую медную трубу, бросает блик на черные волосы
Мартина, когда тот склоняется над окуляром. Мартин изучает трипаносомы,
выделенные из крысы, - восьмилучные розетки, окрашенные метиленовой
синькой; гроздь организмов, изящная, как нарцисс; лиловые ядра, голубые
клетки, тонкие линии жгутиков. Мартин возбужден и немного горд; он
превосходно справился с окраской трипаносом, а это нелегко - окрасить
розетку, не испортив форму лепестков. В темноте послышались шаги, усталые
шаги Макса Готлиба, рука легла на плечо Мартина. Молча поднимает Мартин
голову, пододвигает Готлибу микроскоп. Нагнувшись, с окурком папиросы в
зубах (любой смертный ослеп бы от такого дыма), Готлиб всматривается в
препарат.
для немногих. Вы, американцы, - очень многие из вас, - вы полны идей, но
нет у вас терпения, вас страшит прекрасная скука долгих трудов. Я уже вижу
- я давно наблюдаю за вами в лаборатории, - вы, пожалуй, можете приняться
за трипаносом сонной болезни. Они очень интересны, и работать с ними
оч-чень щекотливая штука. Это - замечательная болезнь. В некоторых
африканских деревнях ею больны пятьдесят процентов жителей, исход
неизменно смертельный. Да, я думаю, вы могли бы работать с этими
трипаносомами.
бригадой.
бутерброды. Если засидитесь так поздно, мне будет приятно, чтобы вы зашли
ко мне перекусить.
лаборатории Готлиба. На столе ждал кофе и бутерброды - странно-маленькие,
превосходные бутерброды; "иностранные", - решил Мартин, воспитавший свой
вкус в студенческих столовых.
карьеристом. Он вспоминал лондонские лаборатории, обеды в морозные вечера
в Стокгольме, прогулки по Монте-Пинчио на закате, пылающем за куполом
святого Петра, вспоминал грозную опасность и неодолимую омерзительность
замазанного выделениями белья в заразных бараках Марселя. Отбросив обычную
сдержанность, рассказывал о самом себе и своей семье, как если б Мартин
был ему ровесником.
раввин, замучен во время еврейского погрома в России. Жена больна -
вероятно, рак. Трое детей; младшая - дочка, Мириам, - хорошая музыкантша,
но сын, четырнадцатилетний мальчик, огорчает родителей, не хочет учиться.
Сам он много лет работает над синтезом антител; сейчас зашел в тупик, и в
Могалисе нет никого, кто бы интересовался его работой, никого, кто б его
подталкивал; но он пережил много приятных часов, расправляясь с теорией
опсонинов, и это его подбадривает.
Каменистый Артем
Конан-Дойль Артур
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Посняков Андрей