Чтение 9–й страницы книги ~За все наличными~

люди, оглядывая мельком встречавшиеся на их пути здания, не представлявшие,
по их разумению, никакого интереса.

-- А как же с памятью писателей? Ведь тут бывали такие корифеи? --
опомнившись, спросил с заметным волнением Аслан.

-- Да, помню, -- ответил задумчиво Алихан. -- Я об этом размышлял, и не
раз. Если мы станем владель-цами этого исторического места, мы должны
увязать настоящее с прошлым, иначе нас никто не поймет, посчитают за
варваров или дикарей. Представляешь: на огромную гранитную панель, как на
Стене Плача в Иерусалиме, нанесем литой бронзой имена всех выдающихся
деятелей литературы и искусства, бывавших в Коктебеле, -- ведь здесь любили
проводить время не только писатели... Можно бы, конечно, и чистым золотом
отбить фамилии, вошедшие в историю, да жаль, они долго не продержатся...
Сопрут, обязательно сопрут.

-- А может, стены ресторанов, казино, холлов гостиниц, которые мы тут
понастроим, оформим специально выполненными шелковыми обоями, с портретами
знаменитостей, а? Теперь это не проблема.

-- Слушай, брат, что мы мучаемся? Есть идея, а остальное доработают
дизайнеры.

До слуха братьев донеслись звуки ударов по туго летящим мячам --
видимо, поблизости, за поворотом, за зарослями можжевельника, находился
корт. Здесь, на огромной площадке со свежим резино-битумным покрытием, можно
было проводить даже турниры.

-- Один корт для Коктебеля явно маловато, -- сказал Алихан.

-- Но есть возможность расширить его, и влево, и вправо, -- подвел итог
осмотра Аслан.

К теннису они были равнодушны, но знали его цену и притягательность,
особенно в нынешнее время, когда вся президентская рать уделяет теннису куда
больше внимания, чем государственным делам. И глядя на иных толстопузых
игроков, простым смертным, наверное, приходит на ум русская пословица:
...идет, как корове седло, -- это о престижных ракетках и экипировке
"Вильсон", "Данлоп", "Хед", "Адидас". Стандарты жизни задают первые лица, а
челядь готова восторгаться и поддерживать любые ее увлечения, даже если
завтра это будут тараканьи бега. Опять же по народному определению: каков
поп, таков и приход.

От теннисного корта вела в глубь территории удивительно ухоженная
дубовая аллея, и братья, не сговариваясь, пошли по ней. На первой же
пересекающей дорогу тропинке, слева, чуть в глубине парка, они увидели
что-то наподобие сказочного замка, выстроенного в виде круглой башни с
островерхим шпилем, с высоким каменным крыльцом в восемь ступенек.
Окна-бойницы замка были распахнуты настежь, и в узких овальных проемах
ветерок пузырил розовые занавески -- уютом, теплом, надежностью веяло от его
толстых краснокирпичных стен, и тихая музыка зазывающе лилась сквозь
шуршащие шелковые шторы. Впрочем, тут же, у входа, стояли три белых
шатрообразных модуля, с набором легкой пластиковой мебели. Народ еще спешил
после сиесты на пляж, и оттого столики пустовали. Братья решили заглянуть
внутрь, ибо успели разглядеть и вывеску: "Чайная, фитобар".

Зал, разделенный надвое изящной резной перегородкой из светлой
некрашеной вишни, удивил их простором и неожиданной прохладой -- явно
благодаря толстым, почти крепостным стенам. В большей половине помещения, в
углу, зиял темно-красным зевом из жаропрочного кирпича давно не топившийся
камин. Но сложенные в глубине топки на колосниках хорошо просушенные дрова
словно ждали слякотного дня. Молодые люди ощутили, как, должно быть, уютно в
этих стенах промозглой осенью, когда море сутками штормит, а вокруг --
сырость, туман, дожди. А еще уютнее, наверное, тут долгими зимними вечерами,
когда над замерзшим заливом валит снег и море, потерявшее берега, видится
степью и кажется, что вот-вот из снежной пелены выскочит тройка с бубенцами.

Тут же, у стены, рядом с камином, старый концертный "Бехштейн"
дожидался окончания пляжного сезона, когда у пляшущего за решеткой огня
будет царить другая жизнь и люди станут неспешно коротать вечера в тихой
чайной.

Пока они разглядывали развешанные по стенам картины -- наверняка дар
художников, давно облюбовавших Коктебель как душевную обитель, -- из
подсобки появилась хозяйка заведения, видимо, не ожидавшая столь ранних
посетителей.

-- Какая уютная у вас обстановка! Не ожидали, -- выразили свой восторг
неурочные посетители после приветствия.

Хозяйка фитобара, средних лет приятная женщина, в высоком белом
кокошнике на манер буфетчиц из пятидесятых годов, уже привыкшая к похвалам,
но все же польщенная произведенным эффектом, мило, по-домашнему сказала:

-- Мы всегда гостям рады. Милости просим, чем богаты, тем и рады... --
и кивнула на стойку, куда успела выставить вазы с конфетами, мармеладом,
печеньем, пирожными, свежей выпечкой.

Но в глаза гостям прежде всего бросился огромный, трехведерный,
надраенный до блеска медный самовар, уже кипевший в глубине буфета.

Наслаждаясь произведенным впечатлением, хозяйка предложила:

-- Какой вам чай подать: зеленый, черный? Индийский, цейлонский,
краснодарский? С мятой, душицей, чабрецом, иван-чаем, девясилом...

-- Сдаемся... -- умоляюще подняли руки молодые люди. -- Два чайника,
один с черным чаем, другой -- с зеленым и с добавками -- на ваш вкус.

Они заняли столик рядом с камином, откуда хорошо просматривалась
входная дверь...

Два чайника братья одолели быстро -- на Кавказе чай любят не меньше,
чем в Англии. Парни повторили заказ, но на этот раз попросили принести чай,
настоянный только на крымских травах.

Едва им были поданы новые чайники, в зале появился первый посетитель --
молодой, коротко стриженный, накачанный парень в традиционном на отдыхе
спортивном костюме. Он неторопливо зашел за буфетную стойку и заглянул в
подсобку, где хозяйка продолжала готовиться к вечернему наплыву клиентов.
Кавказцы у камина приняли парня если не за сына, то за родственника хозяйки,
тем более что, уходя, "качок" прихватил с витрины роскошную коробку конфет.
Гости пили чай, с интересом рассматривали убранство чайханы -- одна икебана
на столах чего стоила, -- единодушно решив, что если приберут к рукам
писательскую собственность, то чайную оставят, и обязательно вместе с
хозяйкой. Чувствовалось, что чистотой, ухоженностью, домашним комфортом
заведение обязано только ей.

Но через полчаса, когда хозяйка подошла к столу, чтобы забрать пустые
чашки, молодые люди поразились перемене, произошедшей с ней: такой
испуганной, затравленной предстала она перед ними.

-- Что с вами случилось? -- поинтересовался один из братьев.

Женщина обреченно махнула рукой, пугливо глянув на входную дверь:

-- Рэкет. Бандиты поганые житья не дают. Творят, что хотят, управы на
них нет.

-- А милиция? -- поинтересовался Алихан, хотя и знал, каков будет
ответ, но он пытался втянуть испуганную хозяйку в разговор.

-- Да они одна банда и есть. Разве милиция не знает, что этот бугай Ион
всем поперек горла в поселке, мешка картошки не продашь, чтобы не поделиться
с ним.

-- А что, шашлычники с набережной, татары, тоже платят Иону дань? --
уже заинтересованно спросил Аслан.

-- Эти... с набережной -- у них еще несколько точек на причале, -- не
платят точно. Их пятеро братьев, еще племянников целая футбольная команда,
они им помогают, да и крепких мужиков со стороны жен хватает. Но главное,
один из них, Осман, отчаянный парень -- у него на работе под рукой всегда
метровая арматура, раскроит голову любому не задумываясь. Наезжать и на них
наезжали, в прошлом году три-четыре крупные драки произошли и на набережной,
и на базаре, но после того, как во двор Бессарабу, так по-воровскому кличут
Иона, закинули отрезанную голову его ближайшего подручного Ткачука, по
кличке Кувалда, шашлычников стали обходить, надолго ли -- не знаю. А вот
остальные люди, даже те, что сидят с ведром вишни или черешни, или с
домашними пирожками, или с мешочком семечек у магазинов или на перекрестках
улиц, и те, что носят вареную кукурузу по пляжам... Все платят со своих
грошовых заработков, особенно те, кто торгует на базарах с прилавков. Чую,
добром это не кончится...

-- А власти? Ну есть же здесь хоть какая-то власть?

-- Да что власть, она что в Москве, что в Киеве, что в Симферополе...
Ей преступность нужна, она ей на руку во все времена: народ в страхе
держать...

-- Сколько же они с вас требуют? -- спросил сразу потерявший курортную
беспечность Алихан. Он чувствовал, что женщина от бессилия безысходности
готова разрыдаться.

-- Даже и произнести страшно. Тысяча долларов за сезон, но это весь мой
заработок за лето, как бы я ни крутилась. Курортный сезон-то у нас от силы
четыре-пять месяцев, а остальное время большинство здесь сидят без работы,
без пособий. А у меня дочь в Симферополе в мединституте учится и зять
студент, просто не знаю, как жить дальше, -- вздохнула она горестно. -- Я
ведь в этой чайной, считай, всю жизнь работаю, никогда такого беспредела не
было. -- Понизив голос, она обреченно сказала: -- Я триста долларов скопила,
отдала Бессарабу на прошлой неделе, а он сегодня опять, поганец, заявился,
требует остальное. Никаких объяснений и слушать не хочет, говорит -- займи,
иначе спалим.

За столом на миг повисло тягостное молчание, но Алихан вдруг весело
сказал:

-- Не горюйте, придется нам вас выручить, уж больно по душе ваше
заведение, да и чай такой вкусный пили первый раз в жизни. -- Достав из
нагрудного кармана тяжелое портмоне, блеснувшее хорошо отполированной кожей
и золотой монограммой, он вынул три сотенные долларовые купюры и, протягивая
их онемевшей хозяйке, улыбнулся: -- Отдайте и работайте спокойно. А это вам
за чай и на память о нас, -- и прибавил еще одну такую же бумажку.

Чувствуя, что обалдевшая женщина еще долго будет приходить в себя, они
молча откланялись и покинули зал.