борьбу за справедливость выставлять наперед себя нас, простых людей? Не по
совести это. Поняли бы меня сегодня на суде, если б я вдруг встал и выложил
все то, что вы так ладно придумали? Мой дед, мой отец жили под
Бекходжаевыми, и я живу под Суюном Бекходжаевым, и дети мои, как я увидел
сегодня, будут жить под Анваром Бекходжаевым, а пока, как мне их прокормить,
а у меня их шестеро, зависит только от председателя. И я должен встать на
дороге Анвара Бекходжаева? Да вы понимаете, чего вы хотите? Ладно, пусть я,
по-вашему, человек слабый, безвольный, трус, как вам будет угодно, но я
клянусь вам, здесь вы не найдете ни одного человека, который поступил бы
так, как вы добиваетесь. И не вините строго нас -- ни меня, ни других,
наведите между собой, наверху, порядок, покажите нам другой, действительно
народный суд, тогда, может, и мы поднимемся, скажем свое слово правды. А
сейчас уходите.
успела захлопнуться за ним тяжелая дверь в высоком дувале, как тотчас погас
во дворе свет, и растерянный капитан остался в кромешной тьме. Он долго
стоял, облокотившись о дувал. Он был подавлен. Когда-то он думал, что
покорность народа -- благо. Сейчас, выйдя со двора Сунната-ака, он понял,
что это беда.
Даутович, подъехав к кладбищу, оставил машину внизу у дороги, а на
кладбищенские холмы поднялся пешком. Шофер напомнил ему про зонт, но
Азларханов подумал: есть в этом что-то оскорбляющее память Ларисы. Он даже
шляпу оставил в машине -- нелепым казался ему жест: подойдя к могиле, снять
шляпу, а затем вновь ее надеть.
следовало бы подсыпать. На фанерном щите в изголовье можно было разобрать
только цифры, написанные фломастером, остальное слизали дожди: "1940 --
1978" -- годы, отпущенные судьбой его жене. Там же, на завалившемся вправо
щите, висели еще два жестяных венка с истлевшими черными лентами --
наверное, от прокуратуры и музея. "До чего убого, казенно, -- с тоской
подумал Амирхан Даутович. -- И при жизни мало что успеваем дать человеку, а
такие кладбища -- насмешка над памятью". И тут он на миг представил, как
мотался, искал, клянчил, заказывая гроб, Эркин Джураев, как, может быть,
потом сколачивали из досок какого-нибудь отслужившего забора или сарая...
Он так ясно увидел эту картину, как хоронили Ларису, что неожиданно заплакал
-- в первый раз с того проклятого утра, когда ему сообщили, что Ларисы
больше нет...
неуместными, и Амирхан Даутович так ничего и не сказал жене на их горьком
свидании, молча побрел к выходу. Погруженный в свои мысли, он не замечал ни
дождя, ни того, что уже сильно промок.
нелепо взмахнул руками и упал. Встал -- и упал снова. Но во второй раз не
поднялся, почувствовал, как сердце его знакомо подкатилось к горлу, и с
неожиданным облегчением обреченно подумал: "Ну, вот и все, конец! Прости,
милая, что не защитил, не уберег... не покарал твоего убийцу. Прости за
пошлость железных венков, за фанерный щит без имени... Прости, что в
последние твои часы на земле не был рядом с тобой и в твоей могиле нет
горсти моей земли...".
у изголовья, тревожа ее покой, ржавые венки, и от бессилия что-либо изменить
заплакал снова. Потом он, как ему показалось, закричал: "Нет!!" -- и из
последних сил пополз к выходу. Он просил у судьбы месяц, только месяц, чтобы
не осталась на земле безымянной могила его любимой жены. Это последнее
желание -- выжить сейчас во что бы то ни стало -- наверное, и спасло его.
грязной дороге у пустынного кладбища полз человек -- ему необходимо было
выжить.
потонуло во тьме, ни единого огонька, и тишина кругом, только шелест
дождевых струй. Он понял, что с прокурором что-то случилось. Привычным
жестом потрогал в кармане куртки тяжелый пистолет и бегом кинулся к
кладбищу. У самого выхода наткнулся на Амирхана Даутовича, быстро нащупал
пульс, не медля поднял прокурора и понес его к машине.
областной больницы, где его лечили и от тяжелой пневмонии, -- еще два месяца
между жизнью и смертью. Через месяц, когда уже пускали посетителей, он
попросил, чтобы к нему заглянул начальник городского отдела ОБХСС. За все
годы своей работы прокурором Амирхан Даутович никогда не обращался к тому
ни с какой просьбой, хотя хорошо знал, какими безграничными возможностями
располагал этот тщедушный человек по прозвищу Гобсек, занимавший свой пост
лет двадцать. Начальник отдела пришел к Амирхану Даутовичу в тот же день, и
не без опаски. Может, какая-нибудь со знанием написанная анонимка
поступила, думал он, но после первых же слов больного облегченно вздохнул:
просьба прокурора выглядела пустяком, и он был рад, что представился случай
услужить самому неподкупному Азларханову.
братьев; это, как оказалось, и были известные в городе мастера, братья
Григоряны. Держались оба с достоинством, больному выказали подобающее
уважение; сразу поняли, что прокурору сегодня хуже, и оттого слушали его не
перебивая.
ваш вкус, ваше мастерство, ваш талант. Одно могу сказать вам, как мужчинам:
я очень любил ее... -- И Амирхан Даутович протянул им фотографии Ларисы
Павловны.
как сложилась жизнь... -- Потом, видимо, старший после паузы продолжил: --
Мы уже были утром на месте. Несмотря на убожество кладбища, место для
могилы выбрано неплохое, выигрышное для такого памятника, который мы с
братом уже представляем... Положитесь на нас, не волнуйтесь, мы сделаем как
надо и с вашего позволения заберем эти фотографии... -- И братья поднялись.
будет стоить?
работа, -- Амирхан Даутович еще в Ташкенте узнал все, что ему было
необходимо. Прокурор улыбнулся и протянул приготовленный заранее конверт.
Здесь ровно в три раза больше, чем вы назвали...
остановил их:
хорошо оплачиваться. Особенно если хочешь получить что-то достойное. Ну а
человеку, что отыскал вас по моей просьбе, можете назвать другую сумму,
вашу, -- я не буду в претензии...
месяцев после того утреннего звонка в конце августа, когда ему сообщили о
смерти Ларисы. Шла вторая половина января, сыпал мелкий снежок, на проезжей
части дороги быстро превращавшийся в грязное месиво, но сад во дворе был
красив. Увидев голубую ель, Амирхан Даутович с грустью отметил, что впервые
ее не нарядили на Новый год.
еще грозди неопавшего, не убранного по осени винограда; особенно живучим
оказался сорт "Тайфи" -- красные, слегка пожухлые кисти еще дожидались
пропавших хозяев. Слабые карликовые деревья впервые встречали зиму
неутепленными, и Амирхан Даутович подумал, что если и выживет сад -- только
волею случая; впрочем, это он относил и к себе. Лужайки заросли сорной
травой, кусты живой изгороди нестрижены. Сколько труда уходит, чтобы
сделать, создать, и как мало нужно, чтобы все пошло прахом...
пытаясь воскресить какое-нибудь давнее, счастливое воспоминание, но это ему
не удалось. Сорвав крупную кисть "Тайфи", он вошел в дом, ставший теперь
словно бы чужим.
Даутович нуждался в санаторном лечении и постоянном надзоре опытных врачей.
себя обреченным, как в тот день, когда впервые появился у себя во дворе
после пятимесячного вынужденного отсутствия. В начале февраля, когда он
приехал в Ялту, следов зимы уже было не сыскать -- все шло в цвет,
дурманяще пахло весной, морем. С гор, с виноградников "Массандры" легкий
ветерок приносил в город запах пробудившейся к жизни земли. Наверное, столь
очевидная тяга всей окружающей природы к росту, к жизни, цветению сказалась
и на настроении Амирхана Даутовича. Он подолгу гулял один по набережной,
вглядывался на причалах в названия кораблей, но все они были недавней
постройки, спущенные на воду пять -- десять лет назад, а ему хотелось
встретить хоть один корабль-ветеран, на который он мог завербоваться
когда-то в юности. Странно, казалось бы, море и корабли должны были вызывать
в нем ностальгию -- как-никак отдано четыре года Тихому океану, но из той
Березин Федор
Буркатовский Сергей
Лукин Евгений
Акунин Борис
Андреев Николай
Херберт Фрэнк