родителями, которые не любят тебя, потому что просто не умеют, и на
которых нет никакой надежды; это чувство мятежной свободы и полного
одиночества, такое острое, что перехватывает дыхание и кажется, будто
мажешь взлететь. Наверно, это один из редких случаев в моей жизни, когда я
по-настоящему был самим собой и ни под кото не подлаживался.
как птицу влет.
самоубийства. И все же, хоть ненадолго, ощущаешь вечность. Ведь ты порвал
не только с этим миром, но и со временем. Поддень, светло-голубое небо, и
ничто больше тебя не тяготит. Стрелки часов в саду Тюильри застыли навеки.
И муравей, все ползет по солнечному пятну и никак не доберется до края.
не так просто, как мне, двадцать лет спустя, в мире, снова ставшим мирным,
Тот Париж в декабре 1941-го, комендантский час, солдаты, полиция - все
было ей враждебно и грозило гибелью. Против нее, шестнадцатилетней, был
весь мир, и она даже не знала почему. Другие мятежники в Париже тех лет,
такие же одинокие, как и Дора Брюдер, бросали в немцев гранаты, взрывали
их эшелоны, залы, где происходили их сборища. Тем мятежникам было столько
же лет, сколько и ей. Лица некоторых из них остались в памяти истории, и я
невольно в мыслях отождествляю их с Дорой.
шел один из фильмов, снятых уже при оккупации. Милая такая комедия -
"Первое свидание". В последний раз, когда я ее видел, меня не оставляло
странное чувство, и дело тут было не в простенькой интриге и не в
жизнерадостных героях. Я говорил себе: а что, если Дора однажды в
воскресенье смотрела этот фильм про девушку-беглянку, ее ровесницу? Эта
девушка убежала из пансиона, очень похожего на "Святое Сердце Марии", и
встретила своего, как говорится в сказках и романсах, прекрасного принца.
жизни, только в розовом варианте, со счастливым концом. Не этот ли фильм
подал ей идею побега? Я внимательно всматривался в детали: дортуар,
коридоры интерната, форма учениц, кафе, где ждала героиня, когда
стемнело... Я не находил ничего даже отдаленно похожего на
действительность; впрочем, большинство сцен снимались в павильоне. И все
же мне было не по себе. Экран как-то по-особому светился; пленка, что ли,
была не такая, как теперь. Все кадры казались подернутыми пеленой, которая
то усиливала контрасты, то, наоборот, сглаживала их в какой-то зимней
белизне. Свет, слишком бледный и в то же время тусклый, Приглушал голоса
или делал их пронзительнее и тревожнее.
оккупации, самые разные зрители, многие и многие из которых не дожили до
конца войны. Их увезли в неизвестность, но они успели сходить в кино
субботним вечером, который был для них краткой передышкой. Они забыли на
время сеанса о войне, об опасностях, подстерегавших за стенами кинотеатра.
В темном зале, рядом, плечо к плечу, они неотрывно глядели на сменяющие
друг друга кадры - и ничего больше не могло случиться. И все эти
завороженные взгляды пропитали пленку и в силу какой-то химической реакции
изменили ее структуру, свет и голоса актеров. Вот что я почувствовал,
когда, думая о Доре Брюдер, смотрел пустую в общем-то картину "Первое
свидание".
поступил в лагерь Дранси. За что и при каких обстоятельствах его
арестовали - не Знаю, следов найти не удалось. В так называемой "семейной
картотеке", составленной для полицейской префектуры, где были собраны
данные на каждого еврея, значится следующее:
легочный туберкулез. .
"Находится в лагере Дранси".
августовской облавы в 1941 году - 20 августа французские полицейские под
командованием немецких офицеров полностью перекрыли XI округ, а в
последующие дни арестовали множество евреев иностранного происхождения и
на улицах других округов, в том числе и восемнадцатого. Как ему удалось
остаться на свободе после этой облавы? Благодаря громкому званию
"французский легионер 2-го класса"? Вряд ли.
причине? Если бы он уже числился "в розыске" 27 декабря 1941, когда заявил
об исчезновении Доры в участок квартала Клиньянкур, полицейские не дали бы
ему уйти. Не в этот ли самый день он привлек к себе внимание?
вечернюю газету. Но отец сам в розыске. Пропал ребенок, родители не могут
его найти, а потом один из родителей тоже пропадает мартовским днем, 19
числа, и можно подумать, что та зима нарочно разлучала людей, путала и
заметала их следы, да так, будто этих людей и вовсе не было на свете. И
ничего нельзя поделать. Те, кому по долгу службы положено искать вас и
найти, составляют карточки, чтобы затем легче было стереть ваши следы -
окончательно.
что нет. В марте она еще не вернулась в гостиницу на бульваре Орнано, 41
после своего бегства в декабре. По крайней мере, это можно предположить по
немногим следам, сохранившимся в архивах полицейской префектуры. Теперь,
когда миновало почти шестьдесят лет, эти архивы мало-помалу раскрывают
свои тайны. Полицейская префектура времен оккупации - сегодня всего лишь
длинная, призрачного вида казарма на берегу Сены. Мы видим ее
по-настоящему, только вспоминая прошлое, - как дом Эшеров у Эдгара По. И
нам теперь трудно поверить, когда мы идем вдоль фасада, что с сороковых
годов здесь ничего не изменилось. Нет, убеждаем мы себя, это другие стены
и другие коридоры.
евреев; их имена звучат зловещим эхом и пахнут гнилой кожей и остывшим
табачным дымом: Пермийе, Франсуа, Швеблин, Керперих, Кугуль... Умерли или
доживают свой век жалкими развалинами эти стражи порядка, которых называли
"агентами-перехватчиками", непременно ставившие свою фамилию на протоколе
каждого задержания в облавах? Десятки тысяч протоколов были уничтожены, и
мы никогда не узнаем имен "агентов-перехватчиков". Но в архивах остались
сотни и сотни писем, адресованных тогдашнему префекту полиции, писем, на
которые он не ответил. Они пролежали там полвека, как мешки с
корреспонденцией, забытые в углу ангара на заре авиапочты. Сегодня мы
можем их прочесть. Те, кому они адресованы, не пожелали принять их во
внимание, так что теперь мы, тогда еще не родившиеся, - их адресаты и
хранители.
моего племянника Альберта Грауденса, французского подданного, 16 лет,
интернированного..."
отнестись к моему ходатайству и освободить из лагеря Дранси мою дочь Нелли
Траутман..."
Пергирхта, о котором не имею никаких известий..."
прошу сообщить хоть что-нибудь о моей дочери, мадам Жак Леви, в девичестве
Виолетте Жоэль, арестованной в десятых числах сентября сего года при
попытке пересечь демаркационную линию без положенной звезды. С нею был ее
сын Жан Леви, 8 с половиной лет.."
внука Михаэля Рубина, 3 лет, француза, рожденного от матери-француженки,
находящегося вместе с матерью в Дранси,.."
внимание к делу, с которым я обращаюсь к Вам. Мои родители, пожилые и
больные люди, арестованы как евреи, и мы остались одни - моя сестренка
Мария Гросман, 15 1/2 лет, еврейка, французская подданная, удостоверение
личности французское, N 1594936, серия В, и я, Жаннета Гросман, еврейка,
французская подданная, 19 лет, удостоверение личности французское, N
924247, серия В..."
Семенова Мария
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Пехов Алексей
Чернецов Андрей
Березин Федор