Павел Богачев, воспитывавшийся в детском доме, куда был отправлен после
расстрела отца; когда я попросил о следующей встрече (я тогда готовился к
роману "Майор Вихрь"), он ответил согласием, написал свой телефон на улице
Грановского, попросив при этом никому его более не передавать.
шастал по стране, работая в архивах.
стало уже; мы сидели в маленьком кабинете Молотова, обстановка которого
напоминала фильмы тридцатых годов: кресла, обтянутые серой парусиной, стол
с зеленым сукном, маленький бюст Ленина, в гостиной - книги в скромных
шкафах, китайский гобелен и портрет Энгельса в деревянной рамке.
Черчилль обратился к Сталину за помощью во время Арденнского наступления
немцев, дал анализ раскладу политических структур в тот месяц - как он ему
представлялся; потом, улыбнувшись, заметил, что в то время Сталин уже
практически "не затягивался, набивал трубку "Герцеговиной Флор", но
табаком лишь пыхал". Не знаю почему, но именно тогда я и решил спросить
его о Макиавелли.
мгновение пенсне, потер веки и ответил четкой формулировкой:
реакцию.
Молотова были шатки, поскольку ни Каменев с Зиновьевым, ни Ольберг не
назвали его имя в числе тех, кто "подлежал уничтожению"; были перечислены
практически все ближайшие соратники вождя - Н. И. Ежов, Г. К.
Орджоникидзе, К. Е. Ворошилов, Л.
убит Серго, и Молотов после этого выступил на февральско-мартовском
Пленуме ЦК, его имя уже было включено в список будущих "жертв" на втором
процессе по "делу"
Сталина:
группой Маленкова - Берия. Поэтому меня потрясала та нескрываемая
нежность, с которой он произносил имя Сталина; нежность была какой-то
юношеской, восторженной, она даже несколько выпячивалась им, хотя Молотов,
казалось, не был человеком позы.
его реакции, ибо рискованная пересекаемость имен подчас вызывает в
политиках (особенно с приставкой "экс") непредсказуемую реакцию.
этого философа. Сталин говорил правду, а Макиавелли всегда искал путь,
чтобы ложь сделать правдой, - и, помедлив мгновение, он заключил: -
Впрочем, порою наоборот...
Москве и Ленинграде крошечным тиражом в тридцать четвертом году; второй
том так и не опубликовали, поскольку предисловие было написано Каменевым,
а его - вскоре после убийства Кирова - арестовали. Хотя в предисловии
Каменев и подчеркивал, что одна из порочных идей Макиавелли состоит в
отторжении морали от политики и что - следуя флорентинцу - высший смысл
человеческого существования заключен лишь в работе во благо государства,
но при этом советовал помнить: идеал государства - это республика; Древний
Рим дал пример такого сообщества, где каждый гражданин вдохновенно
сражался и отвечал за престиж и достоинство родины, поскольку имел на то
право, гарантированное Законом; однако Республика становится фикцией, если
власть убивает в народе добродетели и личное достоинство, предпочитая
править страхом и террором.
заложенного между строк; он считал что выпуск тома Макиавелли с
предисловием Каменева направлен против него, дирижера начинавшегося
террора.
наравне с подготовкой покушений и антисоветской борьбой - издание книги
Макиавелли.
Зиновьева фразы о "вредительской" книге Займовского "Крылатое слово" с
предисловием того же Каменева, который утверждал: "Автор далеко не в
достаточной степени использовал нелегальную, подпольную прессу эпохи
царизма, а также крылатые слова, созданные революционной эпохой. Но это не
личная ошибка автора, а скорей наша общая беда.
подпольную прессу, ее историю, ее сотрудников, приемы, язык? Конечно нет!"
"изучать подпольную прессу", то в массе своей пришлось бы упоминать имена
тех революционеров, которые ныне, по его, Сталина, указанию, были
объявлены "врагами народа".
упомянуто на процессе: еще далеко не все книги были запрещены и изъяты из
библиотек, еще не до конца была убита память - надо ждать.
с помощью Каменева. Как поставишь ему в вину книгу блестящего профессора
университета, сбежавшего на Запад в 1837 году, если придется зачитывать
отрывки из нее?!
что если б я остался в России, то... попал бы в Сибирь ни за что ни про
что. Я бежал не оглядываясь, чтобы сохранить в себе человеческое
достоинство!"
герою имя первого беглеца из России! Поди разгадай писательскую хитрость:
поставь две точки над "е", - и вся недолга, - "Печ"рин", а не изменник
"Печерин"!)
компьютерами, хотя, думается, даже компьютер не сможет подсчитать все те
трагические компоненты отчаяния, надежды, мольбы, страха, любви, что рвали
сердца тех литераторов, кому господь дал ум, - от него у нас горе, от чего
ж еще?!
бывших друзей Каменева и Зиновьева были сделаны: Сталин запретил издание
"Бесов" и "Дневника писателя", как и переиздание Макиавелли, не говоря уже
о запрете публикации ряда работ Энгельса о русской истории, с одной
стороны, а Соловьева - с другой.
подробно рассказывал ему о "технологическом процессе" создания фильма;
поэтому Верховный узнал, что в документальных лентах "дублей" не делают -
на то они и документальные, одно слово - "хроника".
режиссер, что снимал в Грановитой палате, смелый человек... Таких бы и
посылать на самые боевые участки - не подведет".
лежал в госпитале, думали - не поднимется.
гитлеровскую кинохронику, подчеркнув, что хочет видеть "все, а не
цензурированные огрызки, мне политконтроль не нужен".
офицерами вермахта фюреру в непосредственной близости от линии фронта, он
вызвал народного комиссара внутренних дел Л. П. Берия:
заранее не подготовленным, некий экспромт, лишь поэтому "мои люди из
Швейцарии не успели нас проинформировать".
которая "не успевает проинформировать", недорого стоит... Ваш либерализм
по отношению к арестованным, когда вы прилетели в Москву, в тридцать
восьмом, был оправдан:
писали, что вы санкционировали слишком много пересмотров дел? Полагаете,
не сигнализировали, что на Особом совещании вы предлагали давать
обвиняемым минимальные сроки вместо максимальных? Но преступно считать,
что либерализм - по отношению к бездельничающим нелегалам, которые
отдыхают в Женеве, - в дни битвы народов допустим и оправдан.
раздражения; когда Верховный был в гневе, зрачки исчезали, словно бы
растворяясь в размытой желтизне.
Ночью, после долгого разговора о том, как следует выбрать из Германии
нелегалов, чтобы не раздражать Гитлера после заключения договора о дружбе,
Сталин неторопливо походил по кабинету, потом достал из стола бумагу -
листочек в клеточку, исписанный четким и, как показалось Берия, детским
почерком.