Чтение 9–й страницы книги ~Колокола Бесетра~

В уютной атмосфере отдельного кабинета на антресолях они обмениваются
поздравлениями, хлопая друг друга по плечу и обнимаясь.

- Ну что, старина? Как поживает Иоланда? А твоя пьеса?

Или твой роман. Или твои дела. Или строящийся в деревне дом, или вилла в
Канне либо в Сен-Тропезе.

Троих уже нет. Теперь их ряды будут редеть быстро, поскольку все уже
достигли вполне определенного возраста, и во время шумных завтраков,
наполненных добродушием и шутками, порой ребяческими, каждый будет
оглядывать соседей и думать: "А он здорово постарел. Долго не протянет".

Может быть, пришел и его черед освободить место за столом?

- Он слишком много работал. Совершенно себя не щадил.

- В последнее время казалось, что он торопится жить, словно у него было
какое-то предчувствие...

Бессон не преминет сообщить точку зрения медика.

- Давление у него было высоковато, я предупреждал. Просил, чтобы он не
принимал так близко к сердцу редакционные дела.

- Что теперь будет с Линой?

Они обменяются понимающими взглядами. Всем известно, что Лина несчастлива
и ее пристрастие к алкоголю похоже на медленное самоубийство.

Станут ли они обсуждать Лину?

- Как ты думаешь, он ее любил?

- В любом случае готов был сделать для нее невозможное.

- По-моему, она всегда была несколько неуравновешенна.

- Славная девочка...

- Он пытался сделать с ней то же, что в свое время с Марселлой, -
вылепить по своему образцу.

- Кстати, а как поживает Марселла?

- У нее сейчас турне. Такое впечатление, что она не стареет.

- Ей немногим больше сорока пяти.

- Пятьдесят два. Она на два года моложе его. Я помню, как у них родился
ребенок. Они жили тогда очень бедно, и вместо детской кроватки малютка спала
в ящике от комода.

- У них же девочка, да?

- Она родилась калекой.

- Они всегда говорили о ней очень неохотно...

Долго в таком тоне они говорить не будут. Разговор быстро перейдет на
вина, на только что поданное блюдо, на пьесу Жюльена Мареля или последнюю
защитительную речь Клабо, на скорые выборы в Академию, куда прочили Бессона
д'Аргуле за его книги о Флобере, Золя и Мопассане, хотя он уже является
членом Парижской Академии наук.

Стоит ли ради всего этого жить? Жить для чего? Ради газеты и двух
еженедельников, которые угождают низменным вкусам публики, ради поста
председателя административного совета на радио?

Ради воскресных приемов в Арневиле, которые очень похожи на завтраки в
"Гран-Вефуре", только не такие интимные и на них больше говорят о политике и
финансах?

Ради апартаментов в отеле "Георг V", несмотря на роскошь, таких же
безликих, как какой-нибудь вокзал или аэропорт?

Пользуясь тем, что м-ль Бланш еще не вернулась, Мигра продолжает мысленно
перелистывать свой альбом с картинками и снова наталкивается на изображение
деканского порта в утро прибытия "Святой Терезы - черно-белую, вернее,
черно-серую картинку. В альбоме есть и цветные, но сегодня к нему упорно
возвращается именно эта набережная Бериньи - быть может, потому, что она
особенно важна для него и после многих лет все еще очень близко связана с
его теперешней жизнью. Его жизнью? Если бы слушались лицевые мускулы, он бы
попробовал улыбнуться. И вовсе не обязательно с иронией. Скорее, с нежностью
к молодому человеку в грубом пальто, который отпустил усики, чтобы казаться
значительнее.

Сцена кажется ему совсем близкой. Время промелькнуло быстро, и теперь
хотелось бы выяснить, что все же у него осталось.

В большой палате завтракают. Впечатление довольно внушительное: никто не
разговаривает, и слышится лишь звяканье вилок и ложек о тарелки.

Медсестры в своей комнате, должно быть, болтают о больных, а поскольку он
человек в Париже известный, наверное, расспрашивают м-ль Бланш.

Жалуется ли она, что он не выказывает ни желания ей помочь, ни
признательности? Посвящает ли она их в некоторые интимные подробности насчет
его тела или поведения?

"К чему? - думает он снова, как когда-то на пристани в Фекане.

Впрочем, под одеялом хорошо; солнечный луч уже дошел до угла палаты,
через форточку врываются струйки свежего воздуха.

Но радости, увы, приходит конец. Он узнает шаги медсестры. Она чуть
приостанавливается, чтобы закурить сигарету, и еще, вероятно, для того,
чтобы придать лицу веселое выражение, что тоже входит в лечение.

Войдя в палату, она шутит:

- Ну как вы без меня не скучали? Вам ничего не понадобилось?

Не спрашивая, она снимает салфетку, закрывающую судно, поднимает одеяло и
ставит сосуд ему между бедер. Даже это теперь от него не зависит!

Первый сеанс пассивных упражнений, предписанных профессором Одуаром,
разочаровал. Он не ждал никаких терапевтических чудес, но все упражнения
заключались в том, что сестра приподняла его плечо на несколько сантиметров
над постелью и опустила на место, потом проделала то же самое с предплечьем,
кистью и парализованной ногой. Поначалу в его глазах невольно появляется
испуг перед неизвестностью, но м-ль Бланш его успокаивает:

- Не бойтесь, я обещаю, что ничего плохого с вами не случится.

Она садится на край кровати и начинает заниматься его правой ногой. При
этом она откидывает одеяло, и его член оказывается на виду. Его смущение
усугубляется тем, что, несмотря на полное отсутствие каких-либо эротических
мыслей, начинается эрекция - вероятно, по чисто механическим причинам.
Сестра делает вид, что ничего не замечает. Словно преподаватель гимнастики,
она считает движения:

- Пять... шесть... семь... восемь...

После двенадцатого раза она снова укрывает его одеялом.

- На сегодня достаточно. Вы не устали?

Могра отрицательно качает головой.

- Хотите, я дам вам бумагу и карандаш?

Он покорно соглашается, не испытывая при этом ни малейшего подъема.
Придется делать все, что от него требуется, но он в это не верит. Когда же
они перестанут обращаться с ним как с ребенком? Но сиделка продолжает
радостно щебетать, а Рене с любопытством на нее смотрит.

- Сейчас мы с вами немного побеседуем. Я буду задавать вопросы, а вы
пишите ответы на бумаге. Вот увидите, как быстро вы научитесь писать левой
рукой.

Она кладет на постель блокнот и дает карандаш.

- Со вчерашнего дня вам непрерывно несут сюда цветы. Но я велела держать
их внизу, пока не посоветуюсь с вами. Некоторые пациенты любят, когда у них
в палате цветы, некоторые нет. Но я предупреждаю: цветов очень много, хоть
торгуй. Так как вы решите?

Первую линию он выводит неловко, криво, вторая получается уже лучше, и в
конце концов ему удается написать печатными буквами: "НЕТ".

- А хотите, я принесу вам визитные карточки, оставленные с цветами?

Ему неинтересно, кто прислал цветы. Со вчерашнего дня Могра ни разу не
взглянул на шесть желтых гвоздик, оставленных женой. Он отрицательно качает
головой, но м-ль Бланш этого мало, и он выводит на бумаге то же слово.

- Что же мне делать с карточками? Сохранить и отдать вам позже?

Он колеблется, начинает писать букву "М", но выводить целую фразу ему
лень, и, зачеркнув "М", выражает свою мысль одним словом: "ПЛЕВАТЬ".

Это означает, что на карточки ему наплевать.

Сестра начинает хмурить брови, потом разражается смехом.

- Занятный вы человек. Не знаешь, с какой стороны к вам подступиться. Вы
всегда такой?

Внезапно он настораживается, встревоженный таким же топотом на лестнице,
который уже слышал утром, когда проснулся. Но на сей раз кроме шагов слышен
еще и громкий разговор, и в своем неосознанном страхе Могра вдруг становится
понятно, какая паника может охватить сидящую на цепи собаку. Он было решил,
что уже знает распорядок жизни в больнице, и этот шум сбивает его с толку.

- Это пришли навестить больных, - успокаивает сестра. - Родственники и
друзья могут приходить сюда каждый день после двух.

Мужчины, женщины и дети, пришедшие сюда из той жизни с жестами и голосами
людей той жизни, проходят мимо его двери и растекаются по залу. Часа два ему
придется их слышать и наблюдать, как они будут прогуливаться со своими
больными.

- Продолжим нашу маленькую игру. Так, какой же вопрос мне вам задать? А
может, вы хотите спросить меня о чем-нибудь?

Нет! На этот раз Могра ничего не пишет, а просто отрицательно качает
головой. В любом случае вопросы, которые он мог бы ей задать, оказались бы
слишком сложными. Сестра еще вообразит, что его интересует лично она, а это
не совсем точно.

Она интересует его лишь в той мере, в какой ее ответы совпадали бы с
ответами на вопросы, которые он задает самому себе.

Пока она сидела на краю постели и делала с ним гимнастику, он, к примеру,
задумался, почему она решила провести жизнь среди больных.

Рене редко доводилось встречать женщин таких свежих, уравновешенных и
жизнерадостных, как м-ль Бланш. От нее исходило ощущение чистоты - как
нравственной, так и физической. Она буквально дышала здоровьем и
опрятностью.

Ей было лет двадцать пять - средний возраст молодых женщин, работающих у
него в газете, и он невольно стал сравнивать своих сотрудниц с м-ль Бланш.

Даже самые привлекательные из них лишены непосредственности, словно живут
в каком-то навязанном извне ритме. Они никогда не бывают в ладу с собой.
Лихорадочные и перевозбужденные, они живут в какомто искусственном мире.