перед входной дверью квартиры 66 замер. Наталья добилась именно такого
номера - дьявольская цифирь - и сейчас крутолобые завитки сияли с медной
таблички. В доме этом спал, ел-пил, проживал люд особенный: или только что
оттуда или вот-вот туда, или в тягостном ожидании отправки, дурно
маскируемом натужным энтузиазмом, попадались и обычные труженики - главный
инженер завода метизов, пара-тройка остепененных средней руки,
благосклонной судьбой или аховым случаем заброшенные в этот дом и даже
мать-одиночка, поселенная сюда или пожилым обожателем или впрямь добрым
человеком из исполкома, если такие еще не перевелись вчистую.
затейливыми бородками да раздумал, пока-то пооткрываешь все запоры, а их
пять на щеколдах, не считая цепочки вывезенной из предпоследней поездки и
стальной рамы на штырях, утопленных в стену, в которой держалась дверь.
Взять квартиру Шпындро все равно, что пытаться пробить крепостную кладку в
метр толщиной кулаком и это еще не считая сигнализации. Конечно, если
Наталья дома, дверь всего на двух задвижках, но ковырять лень и Шпындро
тронул кнопку звонка. Никаких переливчатых трелей, зачем наводку давать;
как намекнул один из дружков, дверь должна иметь самый непритязательный
вид, никаких ручек с выкрутасами, ни стеганых обивок, ни симфонических
звонков, зачем внушать лихим людям дурные мысли? Снаружи дверь квартиры 66
смотрелась скромнее прочих в доме, только медная табличка с двумя
шестерками нарушала план маскировки, да и ту прибили по настоянию Натальи,
возразившей, что чрезмерный аскетизм тоже подозрителен, супруг согласился,
внял... Царство его начиналось сразу за дверью, как подытожил однажды
Кругов, когда они еще теплее относились друг к другу, и Шпындро зазывал
сослуживца к себе: "Граница между двумя системами пролегает, Иваныч, как
раз по порогу твоей квартиры, на площадке еще мы, а только шагнул в
коридор - уже они". Так оно и было, и что ж, думал Шпындро, заслужил, не
ворованное...
квартире посторонние шорохи, обдало жаром, как недавно в кабинете Филина.
Приложил ухо к замочной скважине. Сверху с тонкомордой афганкой вышагивал
величавый мужчина лет шестидесяти, Игорь Иванович с ним всегда
предупредительно раскланивался, не решаясь игнорировать наставления
Натальи: важный, мол, тип, говорят что... тут сыпались предположения одно
невероятней другого и лишь месяц назад выяснилось, что афганку выгуливает
начальник райпищеторга. На приветствие важный человек не ответил, впился
подозрительно, потянул поводок на себя, собака глухо зарычала.
беспомощно шарил глазами.
маскарад, устроенный по случаю поездки за город, пришлось заехать в
раздевалку бассейна в центре, там переодеться, там и машину оставить благо
рядом с домом, а уж на обратном пути решил двинуть прямиком к ночлегу.
Немудрено, что вальяжный колбасно-консервный полководец не признал соседа
по дому, тем более насторожило, как тот склонился к замочной скважине,
небось глаза, стертые об накладные, уж потеряли остроту, не различают, что
перед ним тот самый вежливый средних лет мужчина с женой-красоткой,
впрочем таких в этом доме немало, их будто по парам разбили давным-давно,
научили одинаково говорить, одинаково одеваться, одинаково жить, одинаково
думать, но одинаковость эта была по их мнению самой высокой пробы,
одинаковостью избранных.
расплылся с облегчением, Шпындро злорадно подумал, что также меняется
выражение лица этого человека во время якобы случайных ревизий, о которых
тот оповещен заранее; когда даже намек на опасность оказывается позади,
тогда и снисходит благостное расслабление и лицо расцветает с весенней
яростью.
шелковый, ласкающий, наверное, именно с таким взглядом подписывает бумаги
на дефицит, а может как раз наоборот, с зверским пламенем в очах
расщедривается на росчерк: мол, учти, имярек, не забудь, магазинщик, за
тобой должок, не то посажу на соль и спички, покрутишься. Хорошо таких не
посылают за границу, мелькнуло у Шпындро, слишком алчен, нельзя, чтоб
такие нас представляли, возникнет неверное впечатление; все ж разница
велика меж мной и такими - что Колодец, что этот - эти ворюги, очевидный
факт, а я... тут заворочалось сомнение, а вдруг этот именно человек ни
разу не взял, вдруг ни пятнышка на нем, а Шпындро так его грязью заляпал;
лучше не лезть в чужие дела, попадется - значит выездной прав, а нет -
значит честнейший человек, хотя точит сомнение: откуда все? Ну, это от
зависти! И про Шпындро недоброжелатель может поинтересоваться: откуда все?
Это ж не значит, что он вор. Не зевает - это верно, но и не вор, этакое
промежуточное состояние, не совсем честный, но и не бесчестный, Наталья в
оценках резче. Ее цинизм подкупал, не оставлял пути к отступлению:
"Запомни, нельзя быть немножечко беременной. Или - или!" Муж не
соглашался, не нравился ему этот экстремизм, к чему он? зачем забывать о
полутонах?.. Взять хотя бы умственные способности: бывают дураки, бывают
не умные (но уже не дураки), бывают не глупые и, наконец, умные; так
отчего же делить мир только на честных и воров, и Шпындро ввел собственную
шкалу, щадящую: бесчестный (это вроде - дурак), не чист на руку, не совсем
честный, почти честный и, наконец, честный. Себя Шпындро причислял к почти
честным безо всякого изъяна. Вероятнее всего обо всем этом Шпын не думал,
не то чтоб был не в состоянии, отчего же? голова у него работала, да и
зачем все это, уводит от жизни, портит настроение; а о тебе все равно
судят не по тонкостям души, а по толщине бумажника, хотя все делают вид,
что поступают как раз наоборот.
же, что и Колодец час назад: людей, от которых дурно пахнет становится
меньше - это в прямом смысле, в переносном сложнее... Шпындро похвалил
себя за невольный каламбур, подумал, что завтра перескажет Кругову, тот
оценит.
полотенцем, чалмой намотанной на волосах, не поинтересовалась будет ли
ужинать, устал ли, где пропадал... и так все ясно - по маскарадному
костюму - с промысла, Наталья пропустила мужа к вешалке, строго уточнила:
привезли финские, отпад, цвет как раз наш, под старое дерево...
резных тумбах, ни пылинки, Наталья чистюля.
балык, захотелось жареной картошки с луком, а еще черного хлеба,
пропитанного подсолнечным маслом и посыпанного солью. Наталья верещала
необязательное, муж не слушал.
за него перегрызла бы, клановые интересы брали верх, к тому же хватало
здравого смысла понять, что ее сияние есть только усиление мужниного пусть
слабого, но собственного свечения, без него Наталья потеряла бы все;
понимала, что ее флирты только потому и множатся, что высвечена она
поездками, лиши супруга инонабегов и страшно подумать, как жить тогда;
других обманывать можно, себя-то зачем: ни она, ни он ничего делать не
умели. Ни-че-го! Нам цена грош, пугала она себя в минуты дурного
настроения, поэтому расслаблятся нельзя, мама все сделала, когда засунула
супружника на работу, но мама не вечна, да и ее люди сходят со сцены, а
если честно, уже сошли; хорошо, супруги своими связями пообросли, но они,
как паутина - один взмах веника и... ничего, пусто, еще припомнят, как
легко жилось, когда другим животы подводило; лодка четы Шпындро несется по
течению и не дай Бог камешек на пути - разлетится в щепы, никому не
собрать.
Поднялся в семь, весь день на работе, три купца, Филин, поездка за город -
не легко все достается, хотел прознать, как с продажей машины, но одерну
себя, путается в мелких мыслях, не главных, суетных; решала сейчас все
беседа с Филиным, вот почему и аппетит пропал, хотя Шпындро любил
вкусненькое перед сном.
неприязни думал, что видит эту женщину рядом с собой столько лет и она
столько про него знает, что взбреди ему в голову шальная мысль все
изменить, оторваться, нырнуть в свободу, в миг разорвет его в клочья; мы,
как преступники, повязанные общим преступлением, я доверяю ей, как никому,
и боюсь; случается же, разваливались и не такие союзы, но...
Наталья умудряется себя не обделять радостями жизни; что ж он не знает...
есть добрые люди, порассказали, что тут творится в его отсутствие, когда
Наталья одна месяцев за пять до возвращения мужа наезжала домой,
приходилось терпеть, делать вид, что не понимает, сносить намеки
язвительных дружков и откровенных завистников; сейчас Шпындро уже не любил
жену и знал, что она его не любит, нет, они не супруги, они партнеры,
вложившие по жизни каждого в общее дело и теперь пай каждого определить
невозможно и изъять его невозможно, а значит, этот союз вечен, никуда от
него не деться.
к недавней беседе с Филиным.