зампред замирал, как удав, проглотивший непомерную добычу и долго не
выбирался из-за стола. Кадык его подергивался, и, если бы удалось
заглянуть в глотку зампреда, то виделась бы струйка заглатываемой слюны,
сбегающая в пищевод и наполненный желудок.
знакомился с прессой, выражение лица его при этом являло среднее между
зубной болью, полудремой и недоверием: пишите, пишите, то-се,
пятое-десятое... пальцы послушно ворошили газетные страницы, приближая
главное - телепрограмму и погоду; если температура падала или, наоборот,
стремительно росла, Дурасников жалел, что не может поделиться с женой
поразивший его непоследовательностью природы. Опускаться до болтовни с
супругой зампред себе не позволял.
номер Пачкуна, хотел отругать, пригрозить, что плохо торгует, народ
выражает недовольство, но услыхав в трубке голос жены дона Агильяра,
вкрадчивый, укрощающий самых строптивых, не показной, а истинной
твердостью обладательницы больших денег, поспешил уединиться. Пачкун мог
решить, что звонок - свидетельство того, что плохо напаковал картонный
короб, мог возмечтать, что Дурасников чего-то добивается. А еще, при его
проницательности и битости, мог бы догадаться, что Дурасников норовит
сгонять в баню с подругой Наташки Дрын и, зная умение Пачкуна вмиг
ухватывать основное, Дурасников внушил себе, что тайное его желание -
повторно гульнуть - для Пачкуна очевидно, а раз так, не худо дождаться
предложения со стороны самого Пачкуна, потому что, если обратиться с
прямой просьбой, лимиты одолжений, отпущенных Пачкуну мгновенно возрастут.
опасаясь чего-либо конкретного, а уверовав, что такая манера и есть высший
пилотаж непростых отношений давным-давно повязанных друг с другом людей; к
тому же Дурасников полагал, что, если человек, работавший с ним, петрит
только в ответ на прямые просьбы, это недостаток непростительный. Зампред
взгромоздился на диван, укрылся пледом, включил японский телевизор,
раздобытый Пачкуном через Мишку Шурфа, и с интересом наблюдал за
передачей: прокуроры и милиция делились опытом борьбы с правонарушениями.
Забавно. Дурасников изумлялся: неужели только он примечает - лепет, или
другие тож смекают? Зампред безразлично смотрел на воришек и несунов,
полупьяных бабок, испитых в труху мужиков, скрученных доблестными
воителями, мелкота чаще других попадается. Странно, вроде рыбине
ускользнуть сквозь ячею сети не то, что плотвичке с ивовый лист, а на
поверку иначе...
телевизоре, и вслед за мощным зампредовским рыком навалилась дремота.
наугад, обзвонить друзей и подруг и оповестить серьезно, не растолковывая,
в чем дело: "Приглашаю завтра в кабак на бал в честь девятнадцатого
марта!". На расспросы не отвечал, а к полуночи или позже, оплатив
застолье, в пору начала разборки - кто с кем и кому попутно, а кому нет -
Мишка величаво признавался... Не день рождения! Не дата памяти! Не
праздник семейный, а просто девятнадцатое марта, ничем не примечательный
день. Просто девятнадцатое марта. Каждый день - дар божий, уверял Мишка, и
его превозносили за щедрость: крали многие, а отмечать девятнадцатое или
любое другое число широко, с безрассудной удалью, решался только мясник.
нашего славного города. Не покладая рук, не жалея ни времени, ни здравия
эти неискренне презираемые, несправедливо осуждаемые люди работают для
украшения своей жизни. Их вроде бы сторонятся, но... исключительно из
зависти. Работа проституток сложна и опасна, работа жуликов и того
обременительнее. Я рад видеть вас, пренебрегших условностями закостеневших
слоев нашего динамичного общества, на празднике девятнадцатого марта.
Сразу скажу: плачу я, чтоб не омрачить напрасным подозрением радости жрать
и пить на халяву. Я люблю вас такими, какие вы есть, со всеми вашими
многочисленными недостатками и слабостями. Кто я такой, чтоб осуждать? Кто
дал право одним осуждать других? Никто! Только глупость и отчетливое
осознание лентяями, что они на обочине жизни, заставляют их кривить губы в
презрении, но это от слабости. Мы - больные дети общества, а калеченых и
ущербных, как исстари водилось на Руси, любят истовее...
вплетающуюся в волосы бывших жриц любви; про то, что перед могилой все
равны, а из ветренниц - вот несообразность - вылупляются лучшие жены, а
бывшие жулики способны на сострадание, а вот праведники и мрачны и желчны,
и копейки из них не выжмешь; непонятностью натуры человека закруглил и
завершил пассажем про важность миссии участников застолья.
общества, как волки, обманываем только слабо соображающих и ленивых.
Способствуем отбору живо и здраво кумекающих. Теперь, в век экологической
справедливости, властям нужно сто раз подумать, прежде чем взяться за нас.
Кого ругать без ворья и фарцовки? Как отвлечь усталых, пришедших с
опостылевшей работы трудяг-грошевиков? На кого излить ярость стопудовой
Матроне, которой по паспорту едва-едва тридцать, если не на хрупкую
причесанную девочку в заморских одеяниях? Выходит, общество не понимает
своей выгоды, поднимая руку на обслугу теневой экономики! И вот что я вам
скажу: способы производства менялись, формы правления тож, но жулики
существовали всегда, как солнце, как луна, как рождение и смерть; они, как
боль в организме, сигнализируют о беспорядке. Разве мы болезнь? Мы
симптомы! Ни один, уважающий себя эскулап, не вознамерится лечить
симптомы, упуская из виду самое недуг!
глаза заплясали в бликах света, преломляющегося в шампанском.
даму, с лицом невинным, изумленным, будто всегда свидетельствующим: "Фи!
Я?.. Не такая! Упаси бог! Меня с кем-то перепутали".
пуделя или пса редкой, вожделенной породы:
британских островов?
точными резкими движениями очистил спелый плод.
автосервиса с противоположного конца стола, оповестившие о неприятностях с
властями и весь вечер пившие мрачно и отринуто от общего веселья,
растаяли; вокруг изумлялись: чего печалиться? Кого не заметали? У кого не
возникали неприятности? Но отсидки избегали почти все и всегда, а из
присутствующих никто не разу не привлекался. Мишка Шурф поднялся, обошел
стол, обнял за плечи красавцев, жестянщика и маляра, слегка стукнул
головами.
неберущего, и я удалюся в монастырь, упрячусь в келье до смертного часа. -
Мишка мгновенно посерьезнел, шепнул на ухо жестянщику.
выиграл в лотерею "Волгу" или срубил на ипподроме самый сладкий заезд. -
Хо! Известный райончик!!
только прикидывался балаболом, но концы имел будь-будь и при доброте
характера и неплохой обеспеченности, нередко выручал за так или
прицеливаясь в далекое будущее.
бумажку, приказал три раза сбацать "Ах, Одесса, ты знала много горя!".
Оседлав стул, Мишка Шурф по-хозяйски оглядел стол, пальцем поманил
официанта, нашептал про свечи, про десерт для избранных: арбуз с коньяком,
чернослив в подлинных, ручного сбивания, сливках и запихнул в халдейский
кармашек расчетную сумму, зная точно, что отблагодарил по-царски.
тел в струящихся, переливающихся платьях. Соседка Шурфа положила руку
Мишке на колено:
крепостного вала нельзя. Боится, выпотрошат, и то сказать, есть чего
умыкнуть. - Мишка Шурф похоже сообразил, что ляпнул лишнее и
сосредоточенно принялся за чернослив.
синими глазами.
оглядел зал и взмахом руки, тпрукая по-детски пухлыми губами, продудел
отбой и сборы. Мишка Шурф выскользнул в холл, набрал номер Фердуевой, и по
тому, как он молчал, без тени ухмылки кивал, сосредоточенно постукивая по
диску костяшкой указательного, можно было решить, что загулявший
допризывник докладывается грозному отцу.
непомерно большой головой, янтарными глазенками под клочковатыми бровями и
широким носом-башмаком; вообще Филипп Лукич напоминал более всего разом
побелевшего негра, и волосы его рыжие курчавились над проплешинами мелким
бесом. Дурасников зашел покалякать про меры воздействия на Апраксина,
вернее обсудить, какие есть в арсенале, а также обговорить: может рано еще
Афанасьев Роман
Семенова Мария
Буджолд Лоис
Буркатовский Сергей
Плотников Александр
Распопов Дмитрий