Он бранился и умолял, но безуспешно; и в конце концов страх вытеснил любовь
и преданность, поэтому, когда они приблизились к крепостной стене, Нкима
спрыгнул с плеча хозяина и бросился наутек, подальше от жутких руин, ибо в
его маленьком сердечке глубоко засел страх перед незнакомыми местами,
который не в силах была побороть даже его вера в Тарзана.
миновали, и он забрался на вершину, усмотрев тут относительно безопасное
убежище, где и решил ждать возвращения своего хозяина из Опара.
внешние стены Опара, Тарзан, как и в первый свой приход в город много лет
тому назад, ощутил на себе взгляд невидимых глаз и уже ожидал услышать
приветствия, как только дозорные узнают его.
проходу прошел сквозь толстую внешнюю стену. Между внешней и внутренней
стенами обнаружился узкий двор, пустынный и безлюдный. Тарзан в тишине
пересек двор и вошел в другой узкий проход во внутренней стене. За стеной
начиналась широкая дорога, ведущая к руинам великого храма Опара.
величавых колонн. С их капителей вниз на него смотрели причудливые птицы,
как смотрели они с незапамятных времен, с тех пор, как руки забытого мастера
вытесали их из сплошного монолита. Тарзан молча устремился вперед через храм
к площади -- центру городской жизни. Иной человек, возможно, дал бы знать о
своем приходе, издав приветственный возглас -- сигнал своего приближения. Но
Тарзан из племени обезьян во многих отношениях скорее зверь, нежели человек.
Он ведет себя бесшумно, как и большинство животных, не тратя попусту дыхания
на бессмысленную работу рта. Он не стремился приблизиться к Опару украдкой и
знал, что не остался незамеченным. Почему приветствие задерживалось, он не
понимал, разве что, сообщив Лэ о его приходе, они ожидали ее указаний.
золотые таблички с древними не расшифрованными иероглифами. Он прошел через
зал с семью золотыми колоннами, затем по золотому полу смежной комнаты, и
снова только тишина и пустота, лишь смутное ощущение присутствия фигур,
движущихся по верхним галереям над помещениями, по которым он проходил.
Наконец он подошел к тяжелой двери, за которой, он был уверен, встретит либо
жрецов, либо жриц этого великого храма Пламенеющего Бога. Он бесстрашно
толкнул дверь и шагнул через порог, но в тот же миг на голову ему опустилась
увесистая дубинка, и он без чувств рухнул на пол.
мужчин. Их длинные свалявшиеся бороды упали на волосатые груди, когда они
нагнулись над Тарзаном, переминаясь на коротких кривых ногах. Перевязывая
запястья и щиколотки жертвы крепкими ремнями, они разговаривали низкими
рычащими гортанными голосами, потом подняли его и понесли по другим
коридорам, через рушащееся величие великолепных помещений в громадную
комнату, выложенную изразцами, в конце которой на массивном троне,
возвышавшемся на помосте, восседала молодая женщина.
золотые браслеты, шею -- множество ожерелий. На полу перед троном столпились
мужчины и женщины -- жрецы и жрицы Пламенеющего Бога Опара.
пол. В следующий миг человек-обезьяна пришел в сознание и, открыв глаза,
огляделся по сторонам.
рывком поставил его на ноги.
чтобы наступил этот день, как молилась, чтобы наступил и тот, другой. Оба
мои желания осуществились.
ваша верховная жрица? Женщина гневно поднялась с трона.
верховная жрица Пламенеющего Бога.
желая вцепиться в Тарзана. Отделанная драгоценными камнями рукоятка ее
жертвенного кинжала сверкнула в лучах солнца, проникавших через огромное
отверстие в потолке тронного зала. -- Она мертва! -- повторила Оу. --
Мертва, каким будешь и ты, когда придет черед умилостивить Пламенеющего Бога
живой кровью человека. Лэ была слаба. Она любила тебя и тем самым предала
своего Бога, выбравшего для жертвоприношения тебя. Но Оу сильна -- сильна
той ненавистью, которую вынашивала в своей груди с тех пор как Тарзан и Лэ
украли у нее трон Опара. Уведите его! -- крикнула она страже, -- и чтобы я
его больше не видела -- только привязанным к алтарю на площади
жертвоприношений.
что руки оставались связанными за спиной, стражники явно побаивались его,
поэтому они опутали шею и туловище человека-обезьяны веревками и повели его,
как ведут льва. Повели вниз, в знакомую тьму подземелья Опара, освещая путь
факелами; а когда наконец привели в темницу, где ему предстояло томиться в
неволе, то не сразу набрались храбрости перерезать путы на руках. Прежде они
снова связали ему щиколотки, чтобы успеть выскочить из камеры и закрыть
дверь на засов до того, как он сумеет развязать ноги и броситься на них. Так
велико было впечатление, произведенное на неуклюжих жрецов Опара отвагой
Тарзана.
бежать, поэтому он немедленно принялся за дело, пытаясь найти способ выйти
из создавшегося затруднительного положения, поскольку понимал, что Оу не
станет откладывать момента, за который молилась -- момента, когда она вонзит
сверкающий жертвенный нож в его грудь. Быстро освободив ноги от пут, Тарзан
осторожно пошел вдоль стен темницы, двигаясь наощупь, затем таким же образом
обследовал пол. Ему стало ясно, что он находится в прямоугольном помещении
размером около десяти футов в длину и восьми в ширину и что, стоя на
цыпочках, можно дотянуться до потолка. Единственный выход -- дверь, в
которую его ввели. Окошко в двери, забранное железной решеткой, служило
источником вентиляции в камере, но поскольку выходило в темный коридор,
света не пропускало. Тарзан осмотрел болты и петли двери, но, как он и
предполагал, они оказались слишком прочными. И только теперь Тарзан заметил
жреца, охранявшего его снаружи, что заставило его отказаться от мыслей о
тайном побеге.
промежутки времени, но утром четвертого дня Тарзан обнаружил, что коридор
пуст, и вновь принялся обдумывать план побега.
спрятанным под хвостом леопардовой шкуры, служившей ему набедренной
повязкой, и тупые полуцивилизованные жрецы Опара в возбуждении проглядели
его. Тарзан был вдвойне благодарен счастливому случаю, так как, по причинам
сентиментальным, он дорожил охотничьим ножом своего давно умершего отца --
ножом, с которого началось утверждение Тарзаном своего превосходства над
зверями джунглей в тот давний день, когда скорее случайно, нежели намеренно,
он вонзил его в сердце гориллы Болгани.
поскольку служил не только орудием защиты, но и инструментом, с помощью
которого Тарзан мог совершить побег.
конструкцию массивных стен. Гранитные блоки разных размеров, высеченные
вручную без малейшего зазора между ними, были выложены рядами без раствора,
а стена, сквозь которую он тогда прошел, оказалась толщиной в пятнадцать
футов. В тот раз фортуна улыбнулась ему -- его поместили в камеру, в
которой, о чем нынешние жители Опара не знали, имелся тайный ход,
замаскированный одним-единственным рядом неплотно пригнанных плит, которые
человек-обезьяна разобрал без особого труда.
подобное, но его поиски не увенчались успехом. Ни один камень не сдвигался с
места, придавленный колоссальной тяжестью стен храма. И Тарзану
волей-неволей пришлось сосредоточить внимание на двери.
жители города не отличались сообразительностью и не умели чинить старые или
же изобретать новые. Виденные им замки были громоздкими махинами,
открывавшимися громадными ключами, и сохранились, вероятно, со времен
Атлантиды. В основном двери запирались тяжелыми засовами, и он предположил,
что путь к свободе ему преграждает подобное примитивное приспособление.
Оно располагалось почти на уровне его плеч и имело форму квадрата размерами
приблизительно десять на десять дюймов. Отверстие было забрано четырьмя
вертикальными железными прутьями квадратного сечения шириной в полдюйма,
отстоявшими друг от друга на полтора дюйма -- слишком близко, чтобы
просунуть между ними руку. Однако это обстоятельство вовсе не обескуражило
человека-обезьяну: должен же быть какой-то выход.
прутьев. Левой рукой схватился за другой и, надавив высоко поднятым коленом
на дверь, стал медленно сгибать правый локоть. Мускулы на руке вздулись,
перекатываясь, словно стальные шары, и прут постепенно согнулся вовнутрь.
Человек-обезьяна улыбнулся и снова взялся за прут. Затем изо всей мочи
рванул прут на себя и неимоверным усилием вырвал его из крепления. Тарзан
попытался просунуть руку в образовавшееся отверстие, но и оно оказалось
слишком мало. В следующий миг был вырван второй прут, и Тарзан, просунув в
проем всю руку, зашарил в поисках засова, державшего его взаперти.