М'сэйм выпростал ногу из сандалии, нагреб еще немного землицы и затоптал
кинжал, не прикасаясь к нему руками.
спиной к солнцу. Мы никого не держим.
ведь сказали - не держат. А огниво-то, слава Незакатному, отобрать не
догадались.
обтесывания скалы, выбрал острый и длинный осколок. Спрыгнул в канаву,
огляделся. Ни одно из лиц симпатии не вызывало, но один ошейный телес с
рубцом на подбородке - видно, тщился ошейник расколоть - показался ему хотя
бы не таким грязным, как все.
рядышком.
назидательно изрек Харр.
даже стало весело. Потом, естественно, прискучило: новизны впечатлений от
землеройного труда хватило разве что на пару часов. Напарник работал
старательно, но губы при этом сжимал до синевы; верно, болтать здесь
считалось за грех. А этому было чего бояться - с его-то ошейником если
выгонят отсюда, то одна дорога: в лес, к подкоряжникам. Солнце уже клонилось
к закату, и молчаливые труженики все чаще и чаще на него поглядывали. Харр
тоже помалкивал, верный своему правилу ни о чем поначалу не спрашивать, а
подмечать то, что само на глаза да на слух попадается.
раздался знакомый пронзительный свист. Все разом выпрямились, бросив работу,
и двинулись вдоль основания холма, обтекая его кто слева, кто справа. Харр
припрятал свою ладную мотыжку, чтобы назавтра никто ее не перехватил, и
пошел следом за всеми.
человеческого роста, устлана сухой травой и прикрыта сверху наискось
прислоненными к стенке стволиками молодых деревьев; ветви их на одном краю
были уже часто переплетены толстыми травяными стеблями. Однако разглядывать
это нехитрое жилище, в котором ему совершенно очевидно предстояло провести
не одну ночь, было недосужно: все м'сэймы, числом около тридцати, столпились
возле широкого чана с водой, торопливо смывая грязь с запыленных лиц и
почерневших рук. Харр скривился, увидав бурую взбаламученную воду - опоздал,
теперь в нее и палец-то окунуть противно. Однако пришлось все-таки
сполоснуться, и, пока он обтирал руки о собственные штаны, на лице его
отразилась такая брезгливость, что давешний напарник над ним сжалился:
омываться поведут...
утоптанную траву. Харр совсем заскучал - похоже, что кормили всухомятку. Но
тут он ошибся: проворные вьюноши в чистеньких балахончиках поставили в
каждый кружок по громадной мисе распаренных зерен, а на колени каждому едоку
кинули по знакомому травяному листу с кусочком свежего сыра. По рукам пошел
бурдючок с прохладной водой. Ели молча, и дружное чавканье напоминало
кормежку свиней. Внезапно один из сотрапезников отложил свой лист с
недоеденной кашей, поднялся и вышел на середину. Чавканье как по команде
прекратилось - все продолжали жевать, по уже совершенно бесшумно. М'сэйм
заговорил, и Харр тут же про себя отметил, что речь его так же неопрятна,
как и его вид. Посапывая, причмокивая и повторяя одну и ту же фразу по
три-четыре раза, он начал сетовать на то, что пища их - от земли, а не от
бога, ибо земля уже существует, а бог единый еще не явился. Солнце
наполовину скрылось за горизонтом, когда он перешел ко второй половине
своего выступления: как уходит солнце, так уйдут и многие из сидящих здесь,
не дождавшись прихода Неявленного. Но им воздается за ожидание праведное,
ибо благодать будет дарована им и после смерти.
не утоп в вечернем тумане. Тогда оратор вернулся на свое место, к
недоеденной каше, а участники трапезы наконец-то разом заговорили, точно с
них сняли заклятие. Некоторые вставали, отряхиваясь, и отправлялись поодаль,
где росла особенно высокая трава. Харра поразила какая-то неестественная
смесь свободы и подчиненности, царствовавшая в этом полумонашеском мирке:
вот сейчас каждый волен делать что угодно, можно даже повернуться и
двинуться восвояси; но назавтра всех снова погонят на каторжный труд от
восхода до заката, и они будут работать, не проронив ни слова.
каждому из них по ядреной девке, и никакой божественной благодати не надо. И
тем не менее приперлись они в эту степь, и жрут свою крупянку, и боятся
заикнуться о чем-то своем, и живут надеждой, выуженной из сказочки
косноязычного болтуна, у которого пять узлов на кушаке и патлы аж до самого
причинного места. И что самое смешное, с ними и он сам, странствующий рыцарь
Харр по-Харрада, веселый менестрель, он же недоносок Поск, Поскребыш,
которому больше не видать родимой Тихри, как своих ушей. А зачем? Да просто
все остальное на этой паскудной земле ему уже обрыдло, а так наберется баек
этих дурацких, будет потом что другим пересказывать...
гробу, пополам распиленном. Все ради девки, что тебя выставила. Ей одной
рассказать - авось про м'сэймов послушает, в диковинку ей это будет. К тому
времени, когда он вернется, она уже и опростается, тут он ее и заговорит...
грядки, на которые несколько доброхотов таскали воду из умывального чана -
сразу видно было, что делалось это без принуждения, в охотку. Понемногу все
потянулись на покой; Харр намеренно замешкался, чтобы дать остальным
улечься, - нужно было пристроиться с краю, чтобы не набраться от
подкоряжников лесной живности. Напарник вроде бы ждал его - сидел на
корточках, оберегая два крайних места. Харр благодарно похлопал его по
плечу, улегся; подождал немного - не заговорит ли? Нет, молчал. Видно, и
говорить-то бедняге было не о чем. Харр глазом не успел моргнуть, как тот
уже храпел.
привыкший к благодатной ночной тишине. - Знаешь, какая разница между тобой и
козлом?
потом наконец до него дошло, и он по-детски, радостно заржал - тоненько,
точно жеребенок; хохотнули - сдержанно, в кулак, соседи; шепоток полетел все
дальше и дальше, и где-то не удержались - грянул громовой хохот,
покатившийся обратно, к Харру; теперь гоготали все до единого, даже те, кто
проснулся и не знал, отчего родилось веселье, - слишком туго натянулась
струна, сдерживавшая этих натужно-молчаливых людей, и теперь она лопнула, и
ее звон отдавался в повизгивании, до которого дошел кто-то, уже пребывающий
на грани истерики. Смеялись вдосталь, как пьют воду после дневного перехода
через сухую пустошь. Понемногу стихло. Кое-кто, переступая через лежащих,
пробрался к выходу и сиганул в траву, сберегая единственные порты; Харр
прикусил язык, твердо наказав себе больше в роли весельчака-рассказчика не
выступать. Чай, не на пиру.
не понимая, грезится ему - или действительно как из-под земли выросла там,
за редкими стволиками, слабо озаренная фигура в венце из голубых пирлей; она
остановилась напротив него и долго еще стояла, словно могла разглядеть его в
полной темноте.
доброжелательные взгляды - так на пирах после удачной песни на него
поглядывали с благодарностью и ожиданием - а ну-ка еще... Харр понимал,
сейчас - не время. Молчал, как все. Но подошел косноязычный с узелковой
перепояской, ласково проговорил:
утруждать?
себя ухмыльнувшись: мягко стелешь ты, братец, а как сейчас остальных на
рытье погонишь?
поднялись неспешно, но уже молчаливо, потягиваясь, напивались впрок студеной
водой, сохранившей ночную свежесть; кое-кто даже подался в травы - пощипать
каких-то красноватых листиков, показавшихся Харру чересчур сладкими. А
кто-то уже работал.
поглядев на его босые ноги, явно не знавшие обуви уже много лет.
волоса, в которых помещались круглодонные бадейки, изнутри мазанные
молочно-белым окаменьем. По тому, что трещины замазывались уже серым и
голубым, Харр понял, что здесь своего собственного зверя-бл"ва не держали, а
окаменьем разживались за счет того, что приносили беглые. Они двинулись по
едва заметной тропе - сразу видно, что осваивать этот холм начали совсем
недавно. Трава становилась все выше и выше, пока не скрыла идущих с головой,
несмотря на изрядный рост обоих. Харр заскучал - идти-то оказалось
далековато, а на обратном пути не отдохнешь: на круглое донышко бадейку не
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Конан-Дойль Артур
Андреев Николай
Белогорский Евгений